Люся подперла щеку ладонью и огляделась. Ее взгляд прошелся по кухне и остановился на нашей фотографии. Она ее уже рассматривала, когда помогала мне убрать со стола, но больше вскользь, а сейчас решила поглядеть поближе. Мадам Люсиль подошла к снимку, взяла его в руки, а затем произнесла:
— Здорово смотритесь вместе. Все-таки вы с Костей нашли друг друга, такое единодушие и взаимопонимание. Я даже немного завидую, мы с Сашкой часто спорим. Иногда так поскандалим, что несколько дней только по делу разговариваем.
Теперь я присела к столу и пожала плечами:
— Вы десять лет вместе, мы меньше года. Наверное, и мы будем когда-нибудь ругаться, но пока у нас всё мирно. Спорим, конечно. Иногда раздражаемся, не без этого, но к взаимопониманию приходим быстро. — Я вдруг улыбнулась, вспоминая наши стычки с шефом, и продолжила уже без всякого вранья: — Это всё Костя. Он выводит на откровенность, просит говорить открыто, что мне не нравится. Был случай, когда мы застряли в пробке, и я начала дергаться… — Люся поставила рамку с фотографией на место и посмотрела на меня с любопытством. — Он предложил мне сказать всё, что накипело. Включил музыку погромче, а я выплеснула свое раздражение. И я наоралась вдоволь, и он музыку послушал — всем хорошо.
— Похоже на него, — кивнула Люся. — Костя умеет гасить конфликты.
— Только я не поняла, почему он сейчас завелся, — честность так честность, тем более мне это и вправду было интересно.
— Ты же знаешь, что случилось с его родителями? — теперь кивнула я, радуясь предусмотрительности шефа и нашему вчерашнему разговору. — У Кости с тех пор пунктик — боится потерять тех, к кому привязан. Сашка так однажды ко мне на свидание не приехал. Был сильный дождь, а он хотел сесть за руль. Костик ключи от машины спрятал и не дал вызвать такси, — усмехнулась Люся. — Сашка говорил, они тогда сильно поругались, но мой, в конце концов, сдался. А вот я жутко обиделась, с Шуриком несколько дней не разговаривала. Костя нас помирил. Они же два дуралея, — я навострила уши и слушала ее, затаив дыхание, — целое представление под моими окнами устроили. Колчановский орал на весь двор, Сашка стоял рядом с ним на коленях с розой в зубах. Это была Костина идея.
— Что орал? — спросила я.
— Что Сашка не виноват, что не может без меня, и что они будут стоять здесь, пока я не выйду, или пока их не заберут в милицию. УАЗик действительно приехал через час с небольшим их стараний, так что пришлось звонить родителям Шурика и встречать двух дурней у отделения. — Люся весело рассмеялась. — Ты бы видела их лица. Два героя-революционера, помятые законом, но не сломленные духом.
Я представила себе Костика с деловито-воинственной физиономией и рассмеялась.
— Целый час орал и не охрип? — спросила я, еще посмеиваясь.
— Охрип, потому начал кидать в окно камнями, попал в соседское… разбил, — ответила Люся. — Поэтому милиция и приехала.
Я округлила глаза, а потом расхохоталась в полный голос. Это мой шеф! Наша глыба, наш каменный истукан! Да когда бы я, глядя на его прохладно-вежливую улыбку, могла подумать, что Колчановский — хулиган и дебошир?! Конечно, они тогда были почти мальчишками, но все-таки! Хотя… тяга к авантюризму у него, похоже, врожденная.
— Полик, забудь о кофе, тут повальный угар, — послышался голос героя Люсиного рассказа за нашими спинами.
— Я уже понял, — проворчал Александр, протискиваясь мимо Колчановского.
Я обернулась к Костику, посмотрела на него и снова расхохоталась.
— Люся? — взгляды мужчин сошлись на виновнице моего истерического хохота.
— А я чего? — она округлила глаза, но предательское хмыканье все-таки прорвалось наружу, и супруг-адвокат нацелил на жену палец:
— Ты того, — усмехнулся он, усаживаясь рядом. — Что рассказала?
— Тигрик, водички? — заботливо спросил Костя, и я замахала руками, отлично зная, как он применит водичку. Проходили уже, вытирались.
Шумно выдохнув, я стерла с лица слезы, выступившие от смеха и, продолжая посмеиваться, сказала, выдавая Люсю с головой:
— А ты, оказывается, криминальный элемент. Даже ходку за хулиганство имеешь.
На кухне на короткое мгновение воцарилась тишина. Я обвела удивленным взглядом всех троих, не понимая причины неожиданного молчания.
— Я рассказала, как Костя разбил окно моим соседям, и вас забрали в милицию, — пояснила Людмила.
— Ну ты вспомнила, — проворчал Колчановский. — Мы были молоды и полны задора.
— Я бы сказал — нездорового энтузиазма, — усмехнулся Александр.
— Но цель была благородной, — заметила я.
— Это точно, — Шурик посмотрел на жену, и она ему улыбнулась.
Мне стало завидно — в их отношениях всё было честно. И их история была настоящей. Хотя я несправедлива, конечно. У меня тоже были свои истории, и у Кости. А вот у нас с ним… «Боится потерять тех, к кому привязан», — вдруг всплыло в моей голове. Я порывисто обернулась и встретилась взглядом с Костей.
— Кофе-то нальешь? — спросил шеф с едва заметной улыбкой. — Я тоже хочу.
Поднявшись на ноги, я отошла к кофе-машине, но снова обернулась — он всё еще смотрел на меня, и я поспешила отвернуться. Я попыталась переключиться с опасной фразы, сказанной Люсей на ее рассказ, но помимо воли вновь и вновь прокручивала в голове слова мадам Люсиль. Мне вспомнились вчерашние фиалки, и то, что Костик искал их специально для меня. А еще вспомнилось, как он ушел сегодня, пока я готовила, и вернулся с букетом белых лилий.
— Для полноты картины, — сказал шеф, вручая мне букет. А потом добавил: — Хотел купить розы, потому что ты колючка, а потом решил, что лилии больше отражают твою суть.
— Запахом? — спросила я, пряча за ехидством смущение.
— Хрупкостью, — ответил Костя и отправился переодеваться, а я изумленно спросила его вслед:
— Я — хрупкая?
— Ага, — ответил он, так и не обернувшись, — хрупкая. А колючки — это только защита. Ты ранимая, разве не так?
— Да я — брутальный кактус! — возмутилась я, скрывая за бравадой, как мне приятны его слова.
— Вот и я том же, — послышался смешок. — Напоминаю, я всё еще голоден.
— А ваза где?
— Я голоден! — возмутился шеф.
— Не шипи на меня, я хрупкая и ранимая. Нежная лилия, — напомнила я.
Костик высунул голову из комнаты, оглядел меня и ответил:
— Ты — брутальный кактус.
— Хам, — фыркнула я.
— Не-а, я покладистый и соглашаюсь со всем, что ты сейчас скажешь. Как мне еще выпросить тарелку похлебки и три корочки хлеба в собственном доме? — не согласился Колчановский. — Если не проникнешься, начну рычать. Считаю до трех. Один… два… два с хвостиком…
— Ой, как страшно, — ответила я. — Если еда будет пересолена, знай — это слезы.
