Он забрасывал меня своими вопросами, до нелепости узкими и мелочными, препарирующими мою личность, мою частную жизнь, мои любовные отношения, мою семью, мое прошлое, — бессмысленными и назойливыми вопросами, в которых муссировались ничего не значащие подробности. И всё ради того, чтобы найти оправдание для парня, державшего меня полуголой на земле и даже не потрудившегося узнать мое имя. После физического нападения мне пришлось испытать нападение словесное. Все вопросы были построены так, чтобы атаковать меня, чтобы показать, насколько факты, мной приводимые, не соответствуют моему умонастроению и образу жизни. Посмотрите — как бы говорил адвокат защиты, — да она практически алкоголичка; возможно, хотела подцепить кого-то на той вечеринке, перепихнуться, а он спортсмен. Оба были пьяны — ну и что? Те больничные детали, что она вспоминала, — это, конечно, факт, но стоит ли принимать его во внимание? У Брока на карту поставлено слишком многое — вот кому сейчас действительно приходится нелегко.
А потом пришло время давать показания ему, и я узнала, что значит стать жертвой повторно. Хочу напомнить, что в ночь после нападения он сказал, что не думал брать меня к себе в общежитие, что не знает, как мы оказались за мусорным баком, что поднялся с земли, потому что плохо себя почувствовал, и тут за ним погнались и на него вдруг напали. А потом он выяснил, что я ничего не помню.
Итак, год спустя, как меня и предупреждали, возник совсем другой поворот. У Брока появился странный новый сюжет, в духе бездарного подросткового любовного романа с танцами и поцелуями, где герои держатся за руки и сразу валятся на землю. И самое главное, в этой новой истории внезапно появилось мое согласие. Через год после случившегося он вспомнил, что, кстати, она действительно согласилась на всё, так что…
Он заявил, что спросил, хочу ли я потанцевать. По-видимому, я ответила да. Он спросил, не хочу ли я пойти с ним в общежитие. И я ответила да. Потом спросил, может ли он отыметь меня пальцами. И я ответила да. Знаете, обычно парни не спрашивают, могут ли они войти в тебя пальцами. В таких случаях события разворачиваются естественным ходом — по обоюдному согласию, а не по схеме вопрос-ответ. Несомненно, я дала сразу согласие на все. Он вне подозрений. По его словам получается, что, прежде чем оказаться полуголой на земле, я произнесла всего одно слово, но три раза: да, да, да. На будущее: если сомневаешься, согласна ли девушка на твое предложение, убедись, что она способна по крайней мере за один раз произнести полное предложение. Но ты даже этого не смог сделать. Нужна всего лишь членораздельная связная фраза. Если девушка не произносит ее — это означает отказ. Не может быть, а только нет. Что тут непонятного? В чем путаница? Это просто здравый смысл, обычная порядочность. Если верить его словам, мы оказались на земле только потому, что я упала. Возьми на заметку: если девушка падает, помоги ей подняться. Если она так пьяна, что едва стоит на ногах, не нависай над ней, не прижимай ее к земле, не сдирай с нее одежду, не засовывай свою руку в ее влагалище. Если девушка падает, помоги ей подняться. Если у нее поверх платья надет жакет, не снимай его, чтобы потрогать ее грудь. Возможно, ей просто холодно, поэтому она и надела вязаный жакет.
Затем к тебе стали приближаться двое шведов на велосипедах, и ты побежал. Но когда они поймали тебя, почему ты не сказал: «Стоп! Все нормально, можете спросить ее, она вон там, она подтвердит». Ты только что сам меня спросил, и я согласилась. Я ведь была в сознании, не так ли? Когда прибыла полиция и допросила злобных шведов, преследовавших тебя, один из них плакал, потому что буквально потерял дар речи от увиденного. Твой адвокат постоянно указывал на то, что «мы не знаем, когда именно она потеряла сознание». Может быть, вы и правы, может быть, я еще хлопала глазами и не до конца обмякла. Но дело было совсем не в этом. Я была слишком пьяной, чтобы хоть что-то говорить; слишком пьяной, чтобы давать согласие на что-либо, — я была слишком пьяной задолго до того, как оказалась на земле. В таком состоянии меня вообще не должны были трогать. Брок заявил: «Я ни разу не заметил, что она не отвечает. Если бы у меня закралось малейшее сомнение, что она без сознания, я немедленно остановился». Но вот в чем дело: если ты собирался остановиться только тогда, когда я перестала отвечать, значит, ты так ничего и не понял. Как бы там ни было, ты не остановился и тогда, когда я была без сознания! Тебя остановили. Двое парней на велосипедах в темноте заметили, что я не двигалась, и им пришлось остановить тебя. Как же ты не заметил этого, будучи прямо на мне?
Ты сказал, что остановился бы и помог бы мне. Ты так сказал. Но тогда объясни мне, как ты собирался это сделать? Объясни по порядку, проведи меня шаг за шагом через свою помощь. Хотелось бы знать, как сложился бы тот вечер, если два злобных шведа не обнаружили бы меня. Я хочу узнать у тебя: ты натянул бы мои трусы обратно на меня прямо через ботинки? Распутал бы ожерелье на шее? Сдвинул бы мне ноги, укрыл бы меня? Вытащил бы сосновые иглы у меня из волос? Спросил бы, не болят ли ссадины на шее и на попе? А потом ты позвал бы приятеля и попросил его помочь отнести меня в теплое безопасное место? Я не могу уснуть, как только подумаю, что могло бы быть, не появись те двое. Что было бы со мной? И на этот вопрос у тебя нет вразумительного ответа, этого ты не в состоянии объяснить даже спустя год.
Вдобавок ко всему он заявил, что я испытала оргазм буквально через минуту после его проникновения в меня пальцами. Медсестра сказала, что на моих половых органах были повреждения, разрывы и грязь. Интересно, все это появилось до или после того, как я кончила?
Быть под присягой и заявлять, что я сама хотела, что дала согласие, что истинная жертва здесь ты, потому что на тебя по непонятным причинам напали два шведа, — это просто чудовищно, это эгоистично, глупо и оскорбительно. Одно дело испытывать боль. И совершенно другое — видеть, как кто-то пытается поставить под сомнение истинность этой боли.
Моим близким пришлось увидеть фотографии, как я лежу на больничной кровати, а моя голова вся усыпана сосновыми иголками; как я лежу в грязи в задранном платье, с закрытыми глазами, спутанными волосами, с согнутыми ногами и руками. И после этого они еще вынуждены были выслушивать, как твой адвокат заявлял, что фотографии были сделаны после инцидента, и поэтому от них можно просто отмахнуться. Заявлял, что хоть медсестра и подтвердила, что «ее половые органы» были травмированы, что во влагалище обнаружены ссадины и покраснение, но ведь именно так и бывает после проникновения пальцами — а в этом Брок сам признался. Мои близкие вынуждены были слушать, как твой адвокат пытался представить меня одной из тех разгулявшихся девушек, вечно ищущих приключений. Вынуждены были слушать, как он расписывал мой пьяный голос, звучавший по телефону, как он говорил, что это моя обычная бестолковая манера разговора, потому что я недалекий человек. Они слушали его рассказ, как я в голосовом сообщении обещала вознаградить своего парня… и как он намекал, что, мол, все мы, конечно, понимаем, что имелось в виду. Могу уверить тебя, моя программа вознаграждений не распространяется на посторонних, и особенно на незнакомцев, подкатывающих ко мне.
Во время суда он нанес мне и моей семье невосполнимый ущерб. Мы молча выслушивали, как он выворачивает наизнанку тот вечер. Но в конце концов ни его неподтвержденные показания, ни извращенная логика его адвоката никого не обманули. Правда победила, правда говорила сама за себя.
