За все лето у Лукаса выдался единственный выходной, и он потратил его на меня, пролетев через всю страну. Мы прошли с ним до школы моим обычным маршрутом. Я показала ему, как тут здорово и как мне приходилось потеть. Показала гравюрную мастерскую и рассказала обо всем, чему научилась. Вечером мы ели бургеры у реки. Я гордилась тем, что могла с кем-то разделить свой мир — мир, который сама создала.
Стоило Лукасу уехать, и внутри у меня образовалась щемящая пустота. Я чувствовала себя персиком, у которого вынули косточку — самую прочную часть, — оставив только мякоть. Я уже забыла, каково это — когда о тебе кто-то заботится, когда покупает тебе смузи, убивает сколопендру в комнате, обдувает листком бумаги и прикладывает влажное полотенце к ногам. Я забыла, каково это — расслабленно гулять под солнцем, мирно спать, не быть начеку каждую минуту. И самое главное — когда я шла по улице с Лукасом, со мной никто не заговаривал. Одно его присутствие заставляло их замолкнуть.
Оказалось, между мужчинами существует негласное правило: они не нарушают границ другого мужчины. Я представила себе жирную черту вокруг Лукаса. Со мной мужчины разговаривали так, будто никаких границ и в помине не было, постоянно вынуждая меня как можно быстрее перерисовывать эту черту. Почему мои границы не принимались во внимание?
Я продолжала каждый день ходить в школу. Тратила деньги на расходные материалы и экономила на кафе, предпочитая разогретую в микроволновке пиццу и сырые овощи. Порой я проводила долгие часы за работой, а оттиск потом выходил темный, слабый или неравномерный. И я начинала сначала. Я совершенно не следила за временем. Работу выполняла по своим записям, пока наконец они не перестали мне быть нужны.
Однажды вечером я задержалась в студии до заката, но солнце зашло несколько быстрее, чем я ожидала. Пришлось идти мимо розовой неоновой вывески винного магазина, что в нескольких кварталах от моего дома. Возле меня остановился мужчина на серебристой машине. «Только не сейчас, — подумала я. — Мне не до этого». Я услышала, как опускается стекло.
— Давай подвезу тебя!
Он улыбался так, будто прибыл на золотой колеснице, а не на маленьком авто цвета блестящей обертки от жевательной резинки. Он так радовался, увидев меня, словно встретил старого, давно пропавшего друга. Улыбка была невероятной широкая и слишком уверенная. Я начала снимать, сделала три больших шага к его машине, нагнулась и заглянула в окно. На видео слышно, как я спрашиваю: «Что вы сказали?» — таким образом провоцируя его повторить все на камеру.
— Залезай, давай подвезу тебя! — ответил он.
— СЕСТЬ-К-ТЕБЕ-В-МАШИНУ-ДА-ТЫ-ЧТО-ПСИХ-СОВСЕМ-С-ЧЕГО-БЫ-МНЕ-ЭТО-ДЕЛАТЬ, — выпалила я на одном дыхании; я говорила так быстро и высоко, что с трудом узнавала собственный голос. — ДА ПОШЕЛ ТЫ!
Помню, как быстро испарилась его улыбка — словно капля воды на раскаленном тротуаре, — как быстро он крутанул руль и дал по газам. «Ну и славно», — подумала я. Но от такого выброса адреналина ноги мои стали ватными, и я медленно двинулась к перекрестку. Я смотрела на остановившиеся машины, пытаясь встретиться глазами с водителями и как бы говоря им: «Если он вернется, кто из вас поможет мне? Вы вообще меня видите?» Как только на светофоре загорелся человечек, я побежала, задыхаясь от темпа, который задавал ударяющийся о спину рюкзак.
Я не отправила Лукасу это видео и пообещала себе, что буду стараться пораньше уходить из студии. Мне просто хотелось сэкономить шесть долларов на такси. Ну что тут скажешь, действительно трудный выбор: шесть долларов или безопасность. Я понимала, что не стоило кричать на мужчин ночью, тем более когда я была одна. Было ясно, что это точно не сойдет за самооборону и точно не будет расценено как смелость. Если подобные ситуации дойдут до адвоката защиты, мне несдобровать. Он будет настаивать, что я не в себе, что играю на публику, матерюсь и провоцирую мужчин: «Ей следовало не обращать внимания на постороннего мужчину. И почему она шла одна? Она сама подвергала себя опасности, искала проблем».
Она, она, всегда она. Никогда не слышала, чтобы хоть кто-то задал вопросы: «А почему тот мужчина притормозил рядом с ней? Почему он решил, что она может сесть к нему в машину? Что он стал бы делать, если она села бы к нему?» Сколько положено терпеть, все проглатывать, не обращать внимания, в то время как они выкрикивали, причмокивали и щелкали языками, совершенно не опасаясь получить отпор. Желание прогуляться пешком — это что, проявление страшного женского упрямства? Может быть, я слишком многого требую? Теперь в толстую покрышку вонзались не только канцелярские кнопки, но и самые настоящие гвозди. Я чувствовала, как она спускалась, становилась бесформенной, кривобокой. Теперь она уже не та, что прежде.
В один безмятежный вечер я находилась далеко от дома, в кофейне на Тайер-стрит. Когда пришло время ехать домой, я села на скамейку у входа в ожидании такси. Рядом присел пожилой мужчина.
— Перчику не желаете? — спросил он.
На нем были очки, мягкая хлопчатобумажная рубашка, маленький блокнот в кармане. Выглядел он довольным и расслабленным. В одной руке держал нож, в другой — кусочек зеленого стручкового перца. Я уставилась на этот перец. Что, если он отравлен? А если этот тип извращенец? Вдруг он терся своим членом об этот перец, чтобы потом посмотреть, как я его съем? Вдруг он пырнет меня ножом? Пожилой мужчина терпеливо протягивал мне кусочек. И тут я подумала, что совсем слетела с катушек. Передо мной сидел добродушный дядька в фетровой шляпе, который теплым вечерком решил поесть овощей на свежем воздухе. Конечно, нужно быть осторожной, но совсем не обязательно так всего бояться. Позволь себе угоститься овощами. Я взяла перец, тут же съела и поблагодарила своего соседа по скамейке.
* * *
Каждую ночь, когда в темном небе гасли огни, когда затихали колокольчики на тележке продавца шербета, а Элвис сворачивался в идеальный клубочек, мне не спалось. Я лежала поверх одеяла, усыпанного морскими звездами. «Слишком жарко, чтобы спать», — писала я Лукасу в маленьком зеленом текстовом пузыре. На следующий день пришла посылка — он заказал для меня вентилятор. Не дешевый в проволочной клетке, а с таймером и подсвечивающимися кнопками. К нему прилагалась записка: «От твоего самого ветреного поклонника». Но не жара была причиной того, что я не смыкала глаз. Я не могла уснуть из-за мыслей, что Брок скоро впервые увидит мое лицо. В суде мне придется отказаться от анонимности, а значит, я лишусь той минимальной защиты, которую она мне давала. Хотя бы для него мне хотелось бы остаться неузнаваемой. Мне хотелось бы сидеть за непрозрачным экраном. Хотелось бы надеть темные очки. Подстричься. В конце концов, натянуть мешок на голову. День моего появления в суде должен был стать днем прощания с безопасностью.
Помню, в колледже, за несколько недель до выпускного, я отправилась в гости к подруге. Была пятница. Мимо меня пронеслись две полицейские машины, но я не обратила на них внимания. В Айла-Висте сирены были делом обычным. Этот городок с крутым утесом на берегу океана населяли исключительно молодые люди от восемнадцати до двадцати двух. Вдоль его улиц тянулись обшарпанные деревянные дома, на газонах валялись брошенные велосипеды, на балконах вечно толпились люди, а в коробках из-под дешевого вина цвели орхидеи. В солнечные дни к океану шли вереницы девушек в купальниках, несущих надувные матрасы над головой, они напоминали муравьев с хлебными крошками. Парни гоняли на велосипедах прямо с досками для серфинга и в гидрокостюмах, спущенных наполовину, словно банановая кожура. В Айла-Висте всегда можно было найти где приткнуться на ночь, здесь у всех повсюду находились приятели. Дерзкий солнечный кусочек земли, который мы звали домом.
