Я накажу всех женщин за преступление, которое они совершили, лишив меня секса.
То есть по негласным законам, существующим в мире Эллиота, женщины обязаны были заниматься с ним сексом и существовали только для удовлетворения его желаний. Таковы были правила, для этого мы были созданы. Секс был его правом и нашей обязанностью. А наказанием за нарушение закона и отказ в сексе в его мире была смерть.
Когда после нападения на меня появились первые статьи в прессе, каждую сопровождало улыбающееся фото Брока. Один из комментаторов восклицал:
Несправедливо, что его публично позорят, в то время как она прячется.
Зачем мне было унижать его, если я знала, куда это приведет?
Шли месяцы, я становилась осмотрительнее. Он не ходил на занятия, я не ходила на работу. Мы оба были исключены из общества и плыли по течению без всякой цели. Пустые дни. Ты меняешься, ты забываешь поесть, не можешь спать и все больше отдаляешься от себя. Что, если все то время, пока во мне росла депрессия, в нем зрела обида? Я пыталась выяснить, ходит ли он к психологу, но никто не давал мне ответа. Вот слова Эллиота:
В колледже всем положено заниматься сексом, веселиться и получать удовольствие. Я же все эти годы вынужден был гнить в одиночестве. Это нечестно… Вы заставили меня страдать, и теперь я заставлю страдать всех вас.
Каждому нужен кто-то, на кого можно было бы свалить вину. Брок, как и я, испытывал определенную боль, но к какому насилию могла привести его боль? Я не смогла бы жить дальше, если он причинил бы кому-то вред. И я неустанно думала об этом. Вдруг он придет в ярость и разгромит все в Стэнфорде? Вдруг он всерьез поверит, что его жизнь кончена, и убьет себя? Опять Эллиот:
Вы заслуживаете смерти, и я дам вам ее. Вы никогда не были благосклонны ко мне, так и я не проявлю к вам жалости.
Что бы ни совершил Брок, я чувствовала бы себя ответственной за это, хотя и знала, что не могу ни на что повлиять.
Я хотела, чтобы его привлекли к ответственности, наказали, но я также надеялась, что он не страдает. Я сражалась не для того, чтобы уничтожить его, а за то, чтобы привлечь его на мою сторону. Мне хотелось, чтобы он понял, чтобы признал, к каким печальным последствиям привели его действия; мне хотелось, чтобы он изменился. Но если он действительно полагал, что его будущее разрушено и терять ему нечего, перспективы рисовались по-настоящему пугающие.
Мое воображение изобретало всё новые и новые сценарии. Я приладила деревянные планки к своему окну, чтобы оно плотнее закрывалось. Я осматривала задний двор, проверяя, нет ли следов в кустах. Просто ужас, как близко я была к Огайо, — он мог найти меня, мог приехать поездом. Я отключила службы геолокации, удалила все аккаунты в социальных сетях, следила за изменениями в законах об оружии. Купить легально три полуавтоматических пистолета с полными магазинами патронов Эллиоту было так же просто, как купить грейпфрут. Я сходила с ума. Что, если слушание было ловушкой? Я представляла себе стрельбу у здания суда. Царивший там хаос, полицейских, прячущихся за открытыми дверями машин, разбитые окна, выбегающих приставов, кровь, хлещущую из тел. Я не знала, насколько нормально или ненормально было представлять подобное. Я была уверена лишь в том, что ненормальные вещи были вполне возможны. Я лежала неподвижно в своей желтой комнате, чтобы слышать каждый шорох. Лампа была всегда включена. Я окружала себя светом. Сон больше не был отдыхом. Он делал меня уязвимой. В шесть утра, когда сплошная бесформенная масса деревьев наконец начинала распадаться на листочки, мне становилось легче. День на некоторое время вытеснял мысли, и я несколько часов могла не думать.
Я с трудом просыпалась. После пары часов сна шла на занятия. У меня никогда не оставалось времени приготовить и сложить себе обед, а так как тратить деньги на еду в студенческом городке мне не хотелось, я изнемогала от голода по восемь часов, пока не возвращалась вечерами домой. В художественных галереях я набирала виноград и хумусовые чипсы в салфетки. Я всегда была без сил и выглядела все более нездорово. И скучала по маминой еде. Скучала по тому, как Лукас обнимал меня, когда я спала.
Над кроватью вместо индейского «ловца снов» я повесила записку от «ветреного поклонника». Напротив голубой стены с аквариумом и рыбками приклеила фотографию родителей, где они молодые и держатся за руки. Прикрепила фотографию сестры, совсем голенькой малышки, и свою рядом, где я на простыне с крошечными гусями. Это были мои маленькие обереги, окружавшие меня в ночи.
В одну из таких ночей, после часов неподвижного лежания, я сбросила с себя одеяло и взялась за карандаш. Я нарисовала — спица за спицей — двух нашедших меня велосипедистов, как бы оживляя их. Из полицейского отчета я узнала их имена:
Карл-Фредерик Арндт
Питер Ларс Йонссон
Я нарисовала изогнутые рули, маленькие педали, круглые неровные колеса. Приклеила рисунок на стену над своей кроватью. Приклеила крепко-накрепко. Символ спасения. Эмблема подоспевшей помощи. Я завернулась в простыню и глубоко вздохнула. Были бы они где-то поблизости… тогда можно было бы отдохнуть. Я закрыла глаза и погрузилась в сон.
За ночь до моего финального просмотра я собрала все свои работы. Получилась огромная стопка попыток, которые в итоге привели к успеху. Я сделала благодарственные открытки для преподавателя и ассистентов. Завела три будильника. Приготовила мое любимое красное платье. Легла в постель в надежде выспаться этой ночью. Прошло шесть часов. Сон никак не шел, и я решила просто дождаться восьми утра, когда мне нужно будет выходить. Но вместо этого мой мозг отключился в семь, и я вырубилась настолько, что не услышала ни одного будильника. Когда проснулась, был час дня.
Я совершенно не паниковала. Просто было невероятно грустно. Просмотр почти закончился. Я пропустила выступления своих одногруппников, кульминацию лета. Но все-таки я надела красное платье и вызвала такси. В машине, очищая уголки глаз от корочек после сна, я думала обо всем на свете. Что может быть хуже, чем пропустить художественный просмотр? Конечно, это такая мелочь. Но именно поэтому мне было обидно — ведь я не смогла осилить даже ее. Я подумала, что обязательно попрошу прощения у преподавателя и объясню, что мое опоздание ни в коем случае нельзя расценивать как знак неуважения.
Когда я вошла, выступал последний человек. Все повернулись в мою сторону. Оправданий у меня не было, да я и не притворялась, будто мне есть что сказать. Я присела в последнем ряду, изо всех сил стараясь быть невидимой. Не думала, что мне стоило выступать. Однако преподаватель вызвал меня жестом, настаивая, что выступить нужно непременно. Я начала одну за одной вывешивать свои работы, стоя спиной к зрителям. Все молчали. «Это неважно, скоро все закончится и забудется», — говорила я себе. Наконец я повернулась к аудитории, чтобы представить работы.
Меня встретили тишиной. Затем преподаватель взял слово и с теплой улыбкой, спрятанной за большими усами, сказал, что работы чудесные. Одногруппники выделили ту, на которой был изображен двухголовый петух. Меня похвалили за воображение, за мрачные причудливые мотивы, отметили палитру. Потом спросили, откуда я черпаю идеи, какие техники использую. Я сидела и поражалась, слушая их отзывы. Выглядела я, должно быть, уставшей, но внутри вся сияла. Невероятно было видеть все свои работы, вывешенные там, — прекрасные, странные, созданные в перерывах между страданиями.
