Звонок был назначен на пять вечера. Я попросила присоединиться Лукаса — все-таки еще одни уши не помешают. В пять часов раздался звонок, но то была Тиффани. Она шла домой и хотела с кем-нибудь поболтать по дороге. Сестра начала рассказывать про документальный фильм, из которого, к своему удивлению, узнала, что альбатросы создают пары на всю жизнь. Лукас постучал по моей руке, показывая на часы.
— Звонок, — прошептал он.
Я покачала головой.
— Заканчивай! Время! Звонок! — повторил он.
Я взглянула на него.
— Тифф, давай я позвоню тебе немного позже? Спасибо.
Я встала.
— О чем ты? — бросила я Лукасу.
— Тебе должны звонить.
— Думаешь, я не в курсе, что мне должны звонить в пять?
Он промолчал.
— Ты что возомнил о себе? Ты что, думаешь, я не знаю, который час, мать твою? Я что, не в состоянии посмотреть долбаное время на микроволновке? Думаешь, это ты решаешь, когда мне разговаривать, а когда не разговаривать с собственной сестрой? Ну да, это же ты был там со мной в ту ночь. Нет? Не ты? А кто? А-а, то была она. Точно! Знаешь, какое дерьмо ей приходится сейчас разгребать? Я в любое время, мать твою, отвечу на ее звонок. НА ЛЮБОЙ ЕЕ, МАТЬ ТВОЮ, ЗВОНОК. Хочешь помочь мне? Думаешь, СИДИШЬ тут — и это ПОМОГАЕТ?
Мой сиюминутный гнев переваливал через край — и это было гадко. Голос все время повышался и дошел до визга, будто кто-то неустанно крутил регулятор громкости. Лукас, уставившись на меня, попятился и отошел в другой конец комнаты. Я пугала его. Я сама себя пугала. Слова вылетали со скоростью автоматной очереди, и этот треск ничто не могло заткнуть.
— Да откуда тебе вообще знать, каково мне. Что, черт возьми, ты можешь сделать?
Я швырнула телефон на стол. Мы оба слышали, как он разбился. Стекло не просто треснуло, оно именно разбилось, и осколки разлетелись по стульям и полу. Униженная, я закричала, чтобы он убирался. А Лукас… Лукас предложил мне свой телефон.
— Проваливай! — отрезала я.
Он помолчал немного.
— Если понадоблюсь, я буду внизу.
Когда дверь за ним закрылась, я, вся трясясь, побежала к шкафу, вытащила из ящика носок, надела его на руку, как тряпичную куклу, и таким образом смогла взять остатки телефона. Со списком вопросов, которые составил Лукас, я закрылась в ванной, села на коврик и обхватила колени руками. Разбитый экран замерцал — звонила Алале, — но на нем осталось так мало неповрежденного места, что я едва смогла через носок принять вызов. Дерьмо! Какое все дерьмо! «Алло? Да! Все нормально. Как вы?»
Когда мы закончили, я повалилась на пол прямо с носком на руке. Очевидно, я до конца не осознавала, в кого превращалась. Насколько становилась вспыльчивой и озлобленной. Стоило только заикнуться о больной теме — и я взрывалась. В Калифорнию я полетела одна, Лукас продолжил учиться в Филадельфии. По дороге домой я думала, как начнет увеличиваться пропасть между нами, как затрещат по швам наши отношения, как я постепенно исчезну из его жизни. Что, если по возвращении моя психика будет подвержена еще большему воздействию — и я примусь разрушать все вокруг себя?
В десять лет я поехала в лагерь с ночевкой, он располагался на вершине холма среди сахарных сосен. Папа дал мне с собой старенький спальный мешок, сохранившийся с его студенческих времен. В нем оказалась маленькая дырочка, и когда я проснулась, мои волосы все были облеплены белым гусиным пухом — будто ночью прошел снегопад. Вместо того чтобы попросить помощи у взрослых — починить мешок, — я захотела все решить самостоятельно. Дождалась, когда мы пойдем на урок рисования, взяла в кабинете небольшой кусок скотча и все занятие продержала его на кончике пальца. После урока мы пошли на плавание, и мне пришлось приклеить кусок под скамейку, чтобы его не задели рюкзаками, не затоптали ногами, не облили водой. Вечером я принесла на вершину холма, в наш лагерь, изрядно потрепанный скотч. К тому времени он был мокрым, весь покрылся пылью и не приклеивался к спальному мешку. Вот и теперь — после нападения — уже много месяцев я несу такой же маленький кусочек скотча, надеясь починить все самостоятельно. Но, равно как и в детстве, этого недостаточно. Чтобы вернуть тепло и перестать бесконечно вычищать пух из волос, понадобится профессионально заклеить эту дыру, то есть все-таки потребуется обратиться за помощью к «взрослому». На следующий день я согласилась пойти к психотерапевту.
Может показаться странным, что я так долго откладывала этот визит, ведь мой отец был психотерапевтом. Но все месяцы после нападения я отказывалась видеть, какое колоссальное воздействие это дело оказывало на мою жизнь. И сдалась только тогда, когда вплотную столкнулась с последствиями и посмотрела правде в глаза.
Все, что я знала о психотерапии в детстве, это то, что в день «Возьми ребенка на свою работу»
[28] дети из других семей ходили с кем-нибудь из своих взрослых на работу, тогда как меня всегда оставляли дома. Отец был занят, помогая людям разобраться с разводами, семейными проблемами, алкоголизмом. Будучи ребенком, я думала, он был врачом и лечил травмы головы: если какой человек ударится, мой отец наклеит лейкопластырь и все починит. Еще меня поражало, откуда он знал ответы на любые вопросы. Будто у него был секретный справочник. Но сам отец любил повторять: «Я не даю людям ответов, я лишь направляю их».
Однако каждое воскресное утро мы заезжали в его офис. Я вытирала пыль с деревянных книжных полок. Поливала фикус. Выравнивала граблями песок в саду камней. Раскладывала желтые блокноты. Кормила рыбок. Мне нравились сине-зеленая и розовая галька, рыбки с серебристыми полосками, собирающиеся в оранжевые косяки. Затем я собирала свою жатву — это было моим вознаграждением. Когда люди удобно устраивались в мягких креслах, из их карманов вываливалась всякая мелочь, а я по воскресеньям запускала руку в стык между подушками и доставала оттуда потерянные монетки и жвачки.
Мне хотелось быть одной из рыбок, хотелось подслушивать тайны, которые доверяли моему отцу. За час ему могли рассказать что угодно, люди плакали, говорили то, что никогда не открыли бы в обычной жизни, потом время заканчивалось, они брали себя в руки и возвращались в свой суетный мир.
Но все те люди, которых я представляла в отцовском кабинете, совершенно не походили на меня. Они были взрослыми, мужчины — в галстуках, женщины — с красивыми сумочками и безупречным маникюром. А я просто кормила там рыбок и никогда не сидела в этих креслах. Я позвонила и договорилась о встрече с психотерапевтом из организации «Женщины против насилия». Высокое здание. В журнале со списком входящих посетителей свое имя я написала неразборчиво, опасаясь, что меня могут отследить. Диван кремового цвета. Кудрявая шатенка Деб с голубыми глазами. Листочки с записками на приставном столике. Несколько цветущих кактусов. Гобелен с изображением скамеек. Тихо, спокойно, непринужденно. Здесь мне будет хорошо.
