Утром, проснувшись, я наткнулась на заголовок:
«Женщина дает показания по делу Стэнфордского нападения»
Я нетерпеливо кликнула на ссылку. Там говорилось:
Эмили была очень эмоциональна во время дачи показаний.
Перед тем как Эмили очнулась в больнице, она вместе с сестрой пила пиво, которым их угостили трое мужчин.
Помощник окружного прокурора давила на Эмили, спрашивая, помнит ли она, что произошло между этими событиями. Эмили ответила отрицательно и заплакала.
Слово заплакала никогда еще не звучало так незначительно — будто капля в море. Все выглядело слишком плоским и упрощенным.
В другой статье упоминался мой университет, мой парень из Филадельфии и восемь раз имя Тиффани. Они сидели в одном зале с ней, со мной и потом так тривиально обо всем говорили. Я не понимала.
Свой уровень опьянения Эмили описала так: «Настолько пьяна, что не понимала этого».
Читая протоколы, я сосчитала все вопросы: двести двадцать задала представитель окружного прокурора, сто два задал адвокат защиты. То есть тем утром, находясь в судебном зале, я ответила на триста двадцать два вопроса, и это самая яркая цитата, которую они выбрали? Я прокрутила страницу ниже, до комментария:
У меня две дочери, и, надеюсь, они будут принимать правильные решения, как в колледже, так и после.
Перемен ждать не приходилось. Праздновать было нечего. Казалось, меня наказывали только за то, что я там появилась. У меня не было больше сил жить под постоянным наблюдением и бояться, что все их мысли окажутся верными. Гордость быстро растворялась, сдаваясь под натиском критики и насмешек. Да, я теперь знала, что могу сделать это. Но я также знала, какую придется платить цену. Если моей целью было оправиться от случившегося, нужно двигаться дальше другим путем. Чтобы прийти в себя, мне требовались уединение, терпение и забота. Чтобы восстановиться, нужно было посадить семена в заботливо подготовленную, вспаханную почву. Но налетали репортеры со своими лопатами, врезали их с размаха в землю и выкапывали семена, выкидывая их на поверхность. А я, совсем одна, выпачканная сидела на коленях, делала лунки руками, снова складывала туда семечки и присыпала сверху землей. Но лопат всегда было больше, они продолжали выкорчевывать, рисуя печальные перспективы предстоящего суда. И чем чаще такое происходило, тем меньше у меня оставалось сил, тем быстрее умирала надежда, что что-то могло прорасти.
На той неделе, после первого заседания, я перестала с кем-либо говорить, прекратила записывать что-либо в свой маленький красный блокнот. Я часами спала. Складывала одежду Тиффани стопками, развешивала ее ожерелья, выбрасывала старую засохшую тушь, разглаживала мятые листы бумаги. Я не могла позволить этому делу сбить нас обеих с ног. Я думала вернуться в Филадельфию, к Лукасу, перестать быть Эмили. Страшно одинокая, в одной и той же одежде, я плакала и плакала, каждый раз возвращаясь к самой себе.
Как-то ночью, чувствуя тяжесть двадцати мешков с песком у себя на плечах, я открыла полицейский отчет и прочитала:
ЙОНССОН догнал ТЁРНЕРА, поставил ему подножку и свалил с ног. ТЁРНЕР упал, но попытался подняться. ЙОНССОН рассказал, что ему показалось, будто тот пытается встать и убежать, поэтому он прижал его к земле. ЙОНССОН схватил ТЁРНЕРА за руки, а АРНДТ за ноги… Он сказал ТЁРНЕРУ, что не отпустит его, пока не выяснит, что происходит, а также пока не убедится, что с ЖЕРТВОЙ все в порядке.
Я вспомнила, что кроме преступника и жертвы была еще третья составляющая — шведы. Они представлялись мне такими античными героями, вступившими в битву и изменившими ход события.
Следует отметить, что во время дачи показаний ЙОНССОН выглядел очень расстроенным и даже несколько раз плакал, вспоминая случившееся. Каждый раз после этого он был вынужден восстанавливать дыхание, из-за чего возникали небольшие паузы, но потом он продолжал давать показания. Он сказал, что для него стать свидетелем и быть вовлеченным в подобное очень тяжело, ведь тогда он просто спонтанно отреагировал на ситуацию, потому что времени на раздумья не было.
Именно это и нужно воспитывать в людях. Способность в один миг отличать хорошее от плохого. Ясность рассудка, позволяющую прямо смотреть на происходящее, а не отводить глаза. Я узнала, что, перед тем как погнаться за Броком, шведы удостоверились, жива ли я. Мужественность часто определяется физической силой, но умение вот так опуститься перед кем-то на колени никак не слабее подножки или захвата. Мужественность может проявляться и в уязвимости, и даже в слезах.
Оба шведа пришли на судебное заседание и давали показания. Оказывается, в ночь нападения они повалили его на землю со словами: «Что ты, мать твою, творишь! Она же без сознания! Чего улыбаешься? Извинись перед ней!»
Я не утверждаю, что выкарабкалась благодаря своей силе воли или оптимизму. Потребовались недели, прежде чем депрессия начала отступать. Но тогда, в октябре, двое шведских парней открыли во мне новый голос. И я стала учиться говорить как они. Чтобы однажды встретиться лицом к лицу со своим обидчиком и сказать ему: «Что ты, мать твою, творишь?»
Глава 6
Лукас жил на семнадцатом этаже в доме на Уолнат-стрит в центре Филадельфии. Мне очень нравилась эта улица. Висящие на каждом ее здании уличные фонари с их рассеянным светом. Вздымающийся над ее канализационными решетками теплый пар. Крапчатые и розовые мясные деликатесы в итальянской гастрономии. Мясники в заляпанных кровавыми пятнами фартуках. Суп с шариками мацы размером с детский кулачок. Музейный пол из молочного мрамора. Маленькие книжные магазины. Студенты колледжа, поджарые и жилистые, беспечно бегающие небольшими компаниями вдоль реки. Амиши
[35], торгующие полевыми цветами. Во время прогулок Лукас показывал мне центральные улицы города — Честнат-стрит и Уолнат-стрит. Какую-нибудь улицу поменьше, рядом с ними, следовало бы назвать в честь кешью
[36]. Он познакомил меня с Большим Би, который каждый день приходил в парк с шахматной доской. Показал место, где любил покупать сэндвичи с ростбифом. Он дал мне список всех клубов в своем университете, в которые можно было вступить, всюду сопровождал меня, знакомил с друзьями. «Он помогает мне освоиться, — думала я, — хочет, чтобы я осталась». Мне нравилось представлять, как на целый год все это станет моим домом, но названия парков и номера автобусов не задерживались в памяти — какой смысл привыкать к тому, с чем скоро предстояло расставаться.
