Как-то вечером на собрании писательского клуба выступала женщина по имени Элизабет. Она рассказывала о небольшой некоммерческой организации под названием «Возрождение». Ее члены собирали подписи под петицией о правах жертв сексуальных преступлений, требуя бесплатной судебно-медицинской экспертизы и хранения материалов для анализов. У меня замерло сердце и онемела кожа. После выступления я подошла к ней. Говорила, запинаясь, про анализы, про то, как все утомительно, про то, что результатов нужно ждать очень долго, и это несправедливо. Я говорила без остановки, словно кто-то откупорил пробку. Впервые мне хотелось обсуждать это с кем-то. Она была рада: «Вы так много знаете об этом», — и увлеченно слушала. Я соврала, сказав, что раньше работала адвокатом, и извинилась. Я слишком нервничала, чтобы снова пересекаться с ней, беспокоилась, что раскрою себя, но впервые ощутила какую-то совершенно новую надежду.
На протяжении всего процесса я чувствовала, что должна держать планку, боялась, как бы ничего не испортить, учила юридические термины, всегда была начеку, следовала правилам. Мне хотелось соответствовать, хотелось доказать, что я способна оправдать возложенные на меня ожидания. Мне и в голову не приходило, что сама система может быть несовершенна, что эту систему необходимо менять. Жертвы имели право на большее. Имели право на лучшее отношение. А это означало, что мой печальный опыт не был бесполезным, напротив, он оказался продуктивным. Нахождение внутри системы заставило меня многое понять, и чем глубже я погружалась в нее, тем отчетливее видела, что именно нуждается в изменениях. Я могла превратить свою боль в идеи, могла начать думать над альтернативным будущим для всех жертв.
Как-то, прогуливаясь по студенческому городку, я прочитала на первой полосе газеты статистику: каждая четвертая женщина или каждая пятая — не помню точно, но их было слишком много — подвергалась в кампусе нападениям сексуального характера. Но больше всего меня поразила инфографика: на всю страницу ряды фигурок — такие изображают на входах в общественные уборные, — серых, и каждая пятая — красная.
На некоторое время мне показалось, что я вижу, как эти красные фигурки дышат. Моя собственная жизнь была раздавлена под грузом нападения, но если эту боль умножить на количество красных фигурок, ущерб будет колоссальным. Где же все эти люди? Я посмотрела по сторонам: девушки в наушниках, в черных легинсах, с бирюзовыми рюкзачками. Если мы и в жизни окрашивались бы в красный, этот цвет был бы повсюду. Мне хотелось трясти газетой перед носом каждого. Это было ненормально. Это кризис. Это эпидемия. Как можно, прочитав о таком, продолжать спокойно идти по своим делам? Мы огрубели до невозможности, привыкли к подобным историям. Только вот для меня это было слишком свежо.
В голову пришло выражение «еще одна». Я вспомнила, как после третьего самоубийства в школе люди качали головами в отчаянии: «Невозможно поверить, еще один». Шок спал. Это уже был не взрыв — просто зуд. И если можно было привыкнуть даже к тому, что дети бросаются под колеса поезда, то тогда что угодно могло стать нормой.
Сейчас была уже не война с моим насильником. Был бой за то, чтобы считаться человеком. Мне следовало прочно придерживаться своей истории и придумать, как сделать так, чтобы меня услышали. Ведь если я проиграю, то стану всего лишь цифрой в статистике, превращусь в еще одну красную фигурку в ряду других.
До нашей поездки в Индонезию оставалось совсем ничего. В Филадельфии стоял декабрь, когда мы гуляли по улицам, мороз обгрызал кончики ушей. Лукас притащил снаряжение для подводного плавания.
— Понятия не имею, что с этим делать, — сказала я.
— Я тоже, — ответил он. — Вот скоро и выясним.
Через неделю я уже стояла на краю крытого бассейна с тяжелым баллоном за плечами, запотевшие очки присасывались к лицу. В воздухе висел насыщенный запах хлорки. Главное правило подводного плавания — непрерывно дышать. Это было так естественно, но я вспомнила свои панические атаки, во время которых казалось, что воздух поступает через изогнутую соломинку. Тогда дышать становилось не столь простой задачей. «Не забывай дышать».
Прежде чем вынырнуть, ныряльщик должен обязательно остановиться за шесть метров до поверхности — так называемая предохранительная остановка, — чтобы снизить давление. Слишком быстрый подъем может привести к образованию пузырьков воздуха в крови. Я представила что-то вроде шампанского, текущего по венам, причиняющего боль и вызывающего тошноту. После того как всплываешь, нужно ждать сорок восемь часов, прежде чем лететь, так как из-за перепада давления кровь может стать слишком пенистой, что бывает смертельно.
Эти правила приводили меня в восторг: тело само диктовало тебе, что делать. Я привыкла игнорировать свое тело, часто даже забывала покормить его, а после нападения и вовсе отказывалась смотреть в его сторону. Теперь мое тело говорило мне, что я должна его слушать. Должна уважать его потребности. Мы должны были работать сообща, иначе все могло плохо закончиться.
Инструктор показал нам аварийный дыхательный аппарат, резервный клапан в комплекте снаряжения, через который в случае чрезвычайной ситуации может дышать второй аквалангист. Инструктор указал на меня.
— Представь, что у тебя закончился кислород, и подай сигнал Лукасу.
Я кивнула, мы с Лукасом погрузились под воду. Я стала делать жесты рукой, словно перерезаю горло, давая понять, что кислород закончился. Затем вытащила шланг и указала пальцами на свой рот, объясняя, что мне нужен его баллон. В два больших гребка он оказался рядом и протянул мне резервный дыхательный аппарат, подключенный к его баллону. Я вставила его в рот, легкие расширились с глубоким вдохом. Тренировка закончилась. Мы сидели на дне бассейна и дышали через один металлический шланг. Вдруг глаза защипало, они наполнились слезами. «Вот, именно это я чувствовала все последние месяцы», — подумала я.
В начале января мы прибыли на Траваган, один из островов Гили, имеющий форму арахиса. Мы плыли на длинной деревянной лодке, солнце ласкало наши шеи, покрывало загаром щеки. Я встала, застегнула на талии утяжелитель, забралась на край лодки и задрала ноги вверх, упав спиной в океан. Лукас нырнул следом.
Я медленно выпустила воздух из своего регулятора плавучести, спустила воздух из ранца и погрузилась под воду. Чем ниже я опускалась, тем больше закладывало уши, барабанные перепонки пульсировали, очки впивались в кожу. Я говорила себе, что нужно потерпеть, дать телу адаптироваться.
Вокруг стало тихо. Я открыла глаза и оказалась парящей в голубом люминесцентном свете, словно солнце опустилось прямо в океан, как чайный пакетик, разбавив воду мягким сиянием. Я больше не слышала своих мыслей. Только дыхание мягким ветерком заполняло голову. Потери и приобретения, встречи и расставания — дыхание стало ровным, пока я парила в голубом и золотом свете.
Рыбки, словно конфетти, рассыпались вокруг меня — то проносились стаями, то разлетались в разные стороны. Я видела огромные камни, светящиеся макаронины анемонов. Длинные тонкие тушки белоперых акул, скользящие вдоль песчаного дна. Лениво покачивающиеся водоросли. Я уступила дорогу рыбке в форме картофелины с большим зеленым ртом, неуклюже спешащей куда-то, словно опаздывающей на собеседование. «Тик-тик-тик», — инструктор стучал по своему кислородному баллону, указывая на угря, изгибающего голову, будто не мог поверить тому, что мы говорили. Тик-тик-тик. Краб расчесывал свои усы. Тик-тик-тик. Маленькая рыбка с заспанными глазами щипала торт из водорослей. Я наблюдала. Все эти создания жили своей обычной жизнью, не имея ни малейшего представления о моем существовании. Как же здорово было почувствовать себя такой маленькой, незаметной в этом безмолвном мире.
