«Теперь в любой момент будь готова», — думала я. Спустя два часа мы все по-прежнему сидели в «каморке для жертвы», касаясь друг друга коленями. Я ходила писать, наверное, дюжину раз. Наконец в дверь постучали. Мой адвокат проводила всех в зал и попросила занять места. Каморка опустела. У меня образовалось несколько минут побыть одной. Казалось, все шло как нужно. Когда я займу место свидетеля, тоже останусь совершенно одна — это мне точно было известно. И если мне понадобится опора, искать ее будет нужно тоже в самой себе. Последняя мантра: «Все необходимое, чтобы пройти через это, я знаю. Я такая, какой мне нужно быть».
Я положила свои бумаги и встала в тишине с закрытыми глазами. На миг тревога улеглась, волнение стихло. За прошедший год выпал и растаял снег, были подстрижены и снова отросли мои волосы — короче, все шло своим чередом. Так и я могла продолжать двигаться вперед, но все время возвращалась. Я снова и снова обнаруживала себя в «каморке для жертвы»; я снова и снова откладывала в сторону нормальную жизнь ради того, чтобы продолжать бороться. Это ведь должно что-то да значить.
Я оставила бумаги на столе и вышла. Дверь за мной захлопнулась. Я прошла по коридору, вытирая влажные ладони о брюки. Перед входом в зал суда стояли Алале и Майерс.
— Ты готова?
Я кивнула. «Тик-тик-тик. Дыши, словно погружаешься на дно». Алале открыла дверь. Я сжала ладони, еще раз вдохнула и вошла внутрь.
Народу было столько, что мне сразу стало не по себе. Порой даже поход в обычную кофейню оборачивался для меня душевным срывом. А тут зал суда. И все уставились на меня. Я ни на кого не смотрела, видела лишь очертания, фон с бесформенными телами, заполнившими помещение. Люди сидели и даже стояли вдоль стен. Их присутствие было куда более ощутимо, чем во время первого заседания. Я опустила взгляд и приказала себе: «Отправляйся на свое место».
Не знаю, сколько там было мужчин, женщин, какой они были национальности, как выглядели. Половина присяжных могли быть загримированы под тигров, я и не заметила бы. Судью я тогда видела во второй раз, но его внешность не отложилась в голове. Запомнилось только бледное очертание головы в парике — рассеянная тень где-то на заднем плане.
Я услышала: «Клянетесь ли вы… и ничего, кроме правды». Моя рука взметнулась вверх: «Клянусь». Я села на стул в нише, поймала взгляд Алале. Меня попросили произнести свое имя по буквам в микрофон. Я боялась что-нибудь напутать и начала очень медленно.
Представитель окружного прокурора. Будьте так любезны, придвиньте микрофон ближе. У вас тихий голос.
Это правда. Ощущение такое, словно мне в рот напихали утеплителя: голос звучал чуть громче шепота. Я же слышала каждое слово, брошенное в тишине зала, пожираемая десятками глаз и ушей.
Первые вопросы всегда простые. Родилась в Пало-Альто, есть сестра, Калифорнийский университет в Санта-Барбаре, специализация «литература», рост сто семьдесят два сантиметра. Пока нормально.
Представитель окружного прокурора. Сколько вы весите? Простите, что спрашиваю.
Ни одна женщина не хотела бы, чтобы ей задавали подобные вопросы перед аудиторией. Я подумала, что они обязательно заподозрят подвох, если назову свою слишком маленькую цифру, — без шансов. В водительских правах указан вес шестьдесят три килограмма, но в колледже я весила семьдесят три.
— Наверное, семьдесят один, — сказала я.
Потом я поняла, что выглядела на меньший вес. Запястья худые, тело, не испытывающее голода, брюки спадали и были велики на пару размеров. Но сколько бы я ни весила, мне не должно было быть стыдно говорить об этом. Вес камня отличается от веса льва, а вес льва отличается от веса связки манго — и никому нет до этого дела.
Представитель окружного прокурора. Хорошо. Теперь давайте вспомним январь, выходные, семнадцатое и восемнадцатое число две тысячи пятнадцатого года.
Я сделала глубокий вдох, кивнула и снова сосредоточилась на том, ради чего все тут собрались. Мы начали с заповедника «Арастрадеро», затем перешли к мексиканской закусочной.
Представитель окружного прокурора. Что это была за закусочная?
Я не знала названия — минус одно очко. Затем вопрос, что я заказала.
— Тако. — Плюс очко.
И понеслось. Я отвечала, словно перепрыгивала с камня на камень. Кто из друзей моей сестры заходил к нам перед вечеринкой, была ли я с ними знакома, сколько раз мы встречались, в какое время начали пить алкоголь.
Я рассказала, что никогда раньше не ходила на вечеринки с Тиффани, потому что всегда чувствовала себя скорее ее матерью, чем сестрой. Вопрос о Лукасе. Навещала ли я его, как бы описала наши отношения. Я рассказала о Лукасе, кто он такой, где мы познакомились, где он жил раньше и где живет теперь, как нам удавалось поддерживать отношения.
Она спрашивала, состояла ли я когда-либо в студенческих организациях или женских клубах. Нет и нет. И возвращаясь к Стэнфорду: где именно проходила вечеринка, как мы туда добирались, точное время прибытия.
Шанель. У двери был столик, и мы с Тиффани и Джулией стояли за ним, как обслуживающий персонал, вот и решили приветствовать всех. Мы просто распевали песенки и дурачились. Я, конечно, ставила свою сестру в неловкое положение, но точно не пыталась ни на кого произвести впечатление.
Представитель окружного прокурора. Как именно вы ставили сестру в неловкое положение?
Шанель. Громко пела и смешно танцевала.
Представитель окружного прокурора. Хорошо. А можете сказать, была ли ваша сестра этим смущена?
Шанель. Да. Она смеялась через силу.
Слышно было, как среди присяжных прокатилось облегчение. Не то чтобы они засмеялись — просто выдохнули с улыбкой. Я тоже улыбнулась. Я вообще всегда улыбаюсь, когда говорю о своей сестре, и даже сейчас, заключенная в рамки своей неприятной роли, не смогла удержаться. Я немного расслабилась, вопросы были утомительными, но безобидными: какую водку пили, из каких стаканчиков, сколько наливали.
Представитель окружного прокурора. Когда танцевали, как вы это делали?
Шанель. Нелепо. То есть совершенно не чувственно… Размахивала руками, бесилась.
Я уже представляла будущие новости: «Жертва заявила, что бесилась». Потом я рассказала, как вышла пописать.
Представитель окружного прокурора. Хорошо. Я понимаю, что это, возможно, слишком образно, но вы просто присели за дерево?.. Вы загораживали друг друга, чтобы никто не увидел?
Я пыталась объяснить, что, когда писаю, не хочу, чтобы меня кто-то видел. Ведь к женщине, решившей пописать на улице, отношение совершенно иное, нежели к мужчине. Она спросила, как далеко мы были от баскетбольной площадки, а я никогда потом не возвращалась на то место. Может, стоило бы, но просто не могла себя заставить.
