Когда моя сестра плачет, я всегда думаю. Я вскарабкалась на раковину, чтобы выглянуть наружу — только шоссе. Я представила, как мы, босые, бежим вдоль проезжающих фур. Затем я заметила вентиляционные люки под деревянной дверью. Голыми руками я толкнула первую планку, и она отскочила, словно сломанная доска. Я разобралась и со второй. И с третьей. Разбросанные куски валялись повсюду. Ладони болели. Я обернулась посмотреть, может ли сестренка помочь мне, но она стояла, закрыв глаза руками. Я немного отдохнула, а потом выкорчевала все шесть планок, пока от них не осталась только деревянная рамка с торчащими, словно зубы, гвоздями по обеим сторонам. Я загнула их, разворачивая наружу, втянула живот, протиснула руки и голову через образовавшуюся дыру. Кончики гвоздей царапали мне ребра. Я освободилась, но замок так и не поддавался. Я изогнула шею, чтобы посмотреть на Тиффани, и велела ей: «Оставайся здесь. Не успеешь и до ста досчитать, как я вернусь». Я побежала вдоль бассейна и растолкала отца. Едва он открыл глаза, я начала шмыгать и бубнить имя сестры.
Отец привел парня, который начал чинить замок, пока моя сестренка, одна, ждала нас внутри. Работник сказал, что иногда ручка заедает. Я была вне себя — он что, не видел, там моя сестра застряла! Как только дверь распахнулась и Тиффани выбежала к отцу, я увидела кучу переломанных досок на полу. Это я освободила нас. И я всегда смогу найти выход.
Теперь я стояла в выложенном плиткой коридоре в черном пальто и смотрела в узкое вертикальное окошко в двери зала суда. Я видела Тиффани, она сидела там, на другом конце, голова ее перед микрофоном казалась размером не больше горошины, губы двигались. Мне хотелось протянуть руку — как клешню в игровом автомате с игрушками — и аккуратно вытащить ее оттуда, посадить рядом и забыть обо всем этом. Глаза наполнялись слезами, когда я наблюдала за сестрой, прильнув к двери по другую сторону.
В пекарне, дожидаясь Тиффани, прячась от дождя и коротая время за абрикосовыми хоменташами
[48], я встретила Афину. Около пяти вечера мы вернулись в суд — сестра должна была появиться с минуты на минуту. Какая-то журналистка одиноко стояла на улице. Прессе запрещено было говорить со мной, но она пристально следила за нами. То, как она изогнула руку с телефоном, напрягало меня — было похоже, что она фотографирует. Это нервировало. Мы вошли внутрь и прошли через охрану как раз в тот момент, когда двери лифта открылись и из них появился Брок. Он шел, засунув руки в карманы, а за ним тянулась вся его семья и адвокат. Я думала, они остановятся, отступят, боясь нарушить незримую границу, которую им запрещалось пересекать. Но они только бросили на меня мимолетный взгляд и пошли дальше. У меня даже не было времени отойти, я так и стояла там, спиной к ним, а они шли мимо, будто я была никем. Посмотрев на себя их глазами, я сжалась до микроскопического размера. Я была всего лишь еще одной жертвой, грязным пятном на их жизни. Вдруг откуда ни возьмись появилась мой адвокат и сказала, что Тиффани уже ждет нас в машине.
Мы сидели в припаркованном автомобиле с запотевшими стеклами. Сестра сказала, что поедем, когда дождь немного успокоится. Но я понимала: ей просто нужно было посидеть некоторое время, отстранившись от всего. Я узнала, что ей не хватило времени и нужно будет продолжить завтра утром. Мне хотелось спросить ее, как все прошло, хотелось, чтобы она рассказала мне, но я боялась до чертиков, ведь нас могли обвинить в обмене информацией. Даже в запертой машине, укрытые шумом дождя, мы боялись, что за нами следят, боялись сделать что-то не так и всегда избегали разговоров.
В тот вечер, чтобы отвлечься, мы смотрели фильм с Томом Хэнксом. У Тиффани зазвонил телефон, прервав тишину. Звонила представитель окружного прокурора. Сестра вышла в коридор, а когда вернулась, глаза у нее были на мокром месте. Она опустилась на диван и уставилась в экран.
— Я все испортила, — сказала Тиффани.
— Не может быть, — ответила я.
— Да, — подтвердила она.
Слова утешения были бесполезны, сестра убеждала, что я ничего не понимаю, поскольку не была там. Меня разрывало от злости из-за того, что я понятия не имела, что там происходило. Как я узнала позже, сестра показала, что думала, я буду в порядке, когда ненадолго оставляла меня в тот вечер. Защитник подхватил это, заявив: у Брока, когда он нашел меня, тоже были все основания полагать, что я «в порядке». Если им удастся доказать, что Брок искренне полагал, будто я была в нормальном состоянии и дала свое согласие, то у них были все шансы выйти из этого дела победителями.
— То есть я имела в виду, что с тобой все будет в порядке, — оправдывалась Тиффани.
Я знала, что она «имела в виду»: она просто не предполагала, что ее старшую сестру изнасилуют. Позвонила Алале и сказала: ей нужно будет прояснить все и держаться своей версии, потому что завтра защита пригвоздит ее этим.
Я была готова схватить ключи и выбежать из дома. Мне хотелось подъехать к дому адвоката защиты, вбежать по устланной ковром лестнице, растолкать его, чтобы он проснулся в своей дурацкой пижаме, причем очки его обязательно будут лежать на прикроватном столике. Я сдернула бы с него стеганое одеяло, обнажив белые волосатые ноги. И спросила бы, знает ли он, как достал мою маленькую сестренку. Неужели нельзя было сделать все прилично, оставив это между мной и Броком? Посмотреть все улики на проекторе, на мой уровень алкоголя в крови, на голосовое сообщение. Что еще ему надо? «Хочешь уничтожить мою сестренку? Тогда я уничтожу тебя. С чего это вдруг именно мы стали во всем виноватыми?»
Сидя там, видя ее, разбитую, отчаянно пытавшуюся справиться со всем навалившимся, я наконец осознала. Адвокат защиты понял, что мы таим внутри себя некую неловкость, он знал про несмолкающий голос, нашептывающий нам о нашей неправоте: «А не ты ли ушла, решив, что она в порядке?» Он откопал это уязвимое место, подцепил его на крючок и тянул до тех пор, пока наше чувство вины не стало всепоглощающим. Пока мы не захлебнулись в этой вине, пока не ослепли от боли — ослепли до такой степени, что уже не могли ничего разглядеть.
Это происходило с ней, это происходило со мной, нам обеим скармливали извращенную реальность, наши слова выворачивали наизнанку, пока мы не начинали сомневаться в себе, чувствовать себя опороченными, пока не списывали себя в тираж как людей сломленных и потому никчемных. Запутавшиеся, вечно оправдывающиеся, неуверенные: а есть ли у нас вообще право открывать рот? — мы буквально бились головой о стену. Я разгадала секрет его игры. Это была не битва за справедливость, а проверка на выживаемость. Адвокат защиты ошибся в одном: он открыл охоту не на того человека. Ради своей сестры я могла пойти и на край света. Знаете, если это касалось бы только меня, если нападали бы только на меня, возможно, я отступила бы и, не веря в собственные силы, отползла бы на указанное мне место. Но Тиффани… Защитника интересовало, какой смысл я вкладывала, когда говорила, что чувствовала себя скорее матерью Тиффи, чем сестрой. Мне хотелось ему ответить: «Не знаю. Это вы мне скажите, что происходит, когда кто-то встает между медведицей и ее детенышем? Приходилось ли слышать о растерзанных телах и разодранных подчистую лицах?»
