Голос второго секретаря звучит все так же тихо. Слишком много цифр. Вдруг Афина хлопает меня по плечу и целует в щеку. Должно быть, мы победили и по второму пункту. Два — ноль. Эмоции сыплются на меня со всех сторон. Горе, скрытая радость, сдавленные крики — воздух заполняется самыми разными звуками. Смотрю на женщину-секретаря, на ее светлые волосы, на ее глаза, спрятанные за очками, и понимаю, что передо мной — ангел во плоти. «Виновен», — раздается в последний раз. Теперь я знаю: мы сделали это.
Секретарь просит каждого присяжного подтвердить решение. Она зачитывает первый пункт.
— Это ваше независимое решение?
— Да, — отвечает присяжный номер один.
Она задает тот же вопрос:
— Это ваше независимое решение?
— Да, — отвечает присяжный номер два.
— Да, — отвечает присяжный номер три.
— Да, — отвечает присяжный номер четыре.
— Да, — отвечает присяжный номер пять; он едва заметно улыбается, подтверждая свое решение, будто это и его победа тоже.
Каждый кивает, отвечая утвердительно. И вот присяжные, раньше существовавшие для меня в виде размытого пятна, начинают проявляться как отдельные личности. Впервые я разрешаю себе вглядеться в них, увидеть их лица. Рассматриваю их черты: небритость на щеках, оправы очков, прически, ресницы, ямочки, бакенбарды — и стараюсь каждого запечатлеть в памяти. Секретарь переходит ко второму пункту, и снова они один за другим отвечают:
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
Она зачитывает третий пункт.
— Это ваше независимое решение?
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
— Да.
Чистый, четкий ритм этих да передается моему телу. Торжество правды. Их да непоколебимы, словно шаги, зовущие за собой. Я смотрю на присяжных и чувствую, как гнев уступает место чему-то новому.
Я думала, что буду рассматривать грустное лицо адвоката защиты, обязательно посмотрю в сторону Брока, стоящего с опущенной головой, думала, буду источать радость и наслаждаться триумфом. Но ничего из этого даже не приходит в голову. Я просто гляжу на присяжных, и все остальное словно растворяется.
Это как оглядываться с воды на песчаный берег, осознавая, как далеко тебя отнесло течением. Как далеко я сама позволила себе уплыть? Кто больше всех жаждал услышать ответ да? Я вспомнила Эмили, вспомнила, как она стояла под душем тем утром и силилась выпрямиться, окутанная паром. Со временем я превратилась в голос внутри нее, который твердил, что она недостойна, что ей нужно научиться смотреть правде в глаза. Я говорила, что она заслужила все это, даже ставила под сомнение ее природные склонности. Как же отчаянно я хотела от нее избавиться. Я совершенно не думала о ней и ее жизни.
Мне вновь становится грустно. Закрыв глаза, вдыхаю влажный воздух. Внутри что-то вздрагивает. Я отключаюсь — все это слишком. Виновато склоняю голову. Я ведь не сумасшедшая? Как немыслимо долго я верила, что мне обязательно нужно разрешение, чтобы вернуться к прежней жизни. Как же я ждала этого позволения. В ту минуту я пообещала себе никогда больше не сомневаться в том, что заслуживаю большего. Мой ответ всегда будет утвердительным — да, и еще раз да.
Тема переменилась. Теперь судья назначает дату вынесения приговора. Дату, когда он решит, какой срок будет отбывать Брок. Он показывает на календарь на стене: «Вынесение приговоров происходит по четвергам». Я смотрю на маленький ряд пустых квадратиков, некоторые закрашены желтым. Но мне нет до них особого дела. Приговор — это уже что-то второстепенное.
Представитель окружного прокурора настаивает, чтобы Брок оставался под стражей. Но наручники на него не надевают. Адвокат защиты уверяет, что Броку необязательно находиться в заключении. Он на два месяца полетит вместе с семьей домой и пробудет там до вынесения приговора в июне. Всех отпускают.
Я делаю шаг вперед, спеша покинуть зал. Я всего в полуметре от сплетенных рук его семьи. От них исходит жар, угрожающий спалить от горя все вокруг. Кто-то смотрит на меня, как на врага, заплаканными глазами. Я не менее упрямо отвечаю им таким же изможденным взглядом: «Вы вините не того человека».
Бабушка и Афина подхватывают меня за локти и буквально выносят из зала. Мы выходим в коридор праздничной процессией, за нами толпятся журналисты с большими сумками и маленькими диктофонами. Я наклоняюсь, втягивая шею в плечи, и семеню вперед, боясь, что если мы остановимся, то толпа сзади сметет нас. Мне нужно попасть в кабинет помощника окружного прокурора, чтобы спастись от людей.
Я протискиваюсь в дверь, все вокруг толпятся, растекаясь по углам маленькой комнаты. Помню первый день, как попала сюда, когда мать массировала мне руки, а я робко отвечала на вопросы. Теперь Алале спешит мне навстречу, раскрыв объятия. Наконец я кладу голову ей на плечо, мы стоим в центре кабинета, обнимаясь и плача.
Маленькой группой мы входим в конференц-зал. Никакого ликования — напротив, мы все слегка потрясены, так как, освободившись наконец от сдерживаемого страха, в полной мере ощутили, насколько были близки к совсем иному финалу. Напоминаю себе: «Ведь я думала, мое тело ничего не значит. Думала, что сама ничего не значу. Но все вышло наоборот», — и почему-то согласно киваю головой, будто слышу эти слова впервые. Алале глядит на меня своими огромными сияющими глазами и тоже кивает. Спроси меня в тот момент о Броке — я, наверное, ответила бы: «Кто это?» Все мысли о нем испарились.
Мистер Росс, чиновник из офиса окружного прокурора, говорит, что гордится нами и той нелегкой работой, что мы все проделали. Говорит, что теперь благодаря нам все изменится к лучшему. Вместе с моим представителем они выходят к камерам и репортерам, которые ждут их, облепив ступени перед входом в здание суда. Напоследок помощник окружного прокурора протягивает мне две открытки с потрепанными краями. Интересно, от кого они? Неужели кто-то знал, как меня отыскать?
Я всех приглашаю к нам домой и говорю, что увидимся там. Помощник шерифа провожает меня до задней двери. Выйдя на улицу, я в последний раз оборачиваюсь и вижу в окне лица охранников, застывшие в немом вопросе. Я делаю большой палец вверх, и они расплываются в улыбках, машут мне, хлопают и поднимают кулаки. Я скрываюсь на парковке, протискиваясь между машин. Нужно позвонить Тиффани.
Мой звонок застает ее по дороге на семинар, который она читает первокурсникам. «Мы сделали это, — говорю я. — По всем трем пунктам». Она отвечает как-то невнятно — никто из нас не знает, что говорить. Впервые за долгое время мне радостно, потому что наконец я могу сообщить сестре хорошие новости. Меня отпускает. Позже Тиффани рассказала, что, стоя тогда перед аудиторией, начала всхлипывать. Всхлипы перешли в смех, и студенты, не зная, как реагировать, тоже засмеялись. Она объяснила: «Просто сегодня очень хороший день. Но все равно прошу прощения».
