Я звоню Лукасу и слышу, как он кричит срывающимся голосом. Я еду домой по хорошо знакомым улицам и чувствую себя совершенно новым человеком. Будто с меня соскребли корку и теперь я вся сияю. Вот парковка, которая была завалена тыквами. Ручей, где я ловила водяных клопов. Taco Bell
[53], куда мы ходили после школьных дискотек. Я вернулась, и мое прошлое гордо шагает следом за мной. Я подарила себе и своему прошлому счастливый финал. Ну вот, наконец я дома.
Бабушка, мама и Афина у нас во дворе — я вижу их через кухонное окно и выхожу, чтобы утонуть в их объятиях и поцелуях. Бабушка наливает стакан холодного виноградного сока, разламывает плитку темного шоколада. Я набиваю им рот и жду, пока он растает, растечется по зубам. Запиваю соком. Снова чувствую себя живой. Нежные мамины руки гладят меня по волосам, мягко массируют шею.
Бабушка признается, что готовила речь на случай, если все выйдет не так, как мы рассчитывали, и я понимаю, что при плохом исходе меня все поддержали бы. Афина говорит, как она благодарна, что я позволила ей присутствовать в суде. Для нее это важно — словно восторжествовала справедливость и по отношению к ней. Папа звонит с работы: «Милая, как ты? Ты сделала это. Мама рядом? Вы в порядке? Что Тиффи сказала?»
Вечер окрашивает кухню в лавандовый цвет и растекается по всему дому. Я покупаю билеты на первый рейс в Филадельфию завтра утром — мне не терпится снова стать Шанель. Я запихиваю всю пропитанную потом одежду, в которой появлялась в суде, в корзину и начинаю паковать чемодан. Родители заглядывают в комнату: «Уверена, что хочешь лететь утром? Мы клубнику собрали. Можешь оставаться столько, сколько хочешь. Возьми в самолет теплую кофту».
Я записываю имена всех, с кем познакомилась за время этого дела. Тех, кто вошел в мою жизнь и помог, ничего не требуя взамен. Не знаю, как мне отблагодарить их — разве что прожить счастливо ту жизнь, которую они мне подарили. Я беру блокнот и рисую в нем двенадцать маленьких лиц, по памяти. Тех, кто согласился давать показания. И тут вспоминаю про лежащие в сумочке открытки.
Первая — из Вашингтона, с обезьянкой и надписью: «Держись!». Вторая — светло-голубого цвета, из Огайо, штата, которого я теперь подсознательно опасаюсь. Это письмо от женщины по имени Надя. На черно-белой открытке изображена маленькая девочка в пальто с цветочным узором, в носках с рюшами, торчащими из кроссовок. Она держит в руках покрытый мхом камень, раза в три больше ее самой. Внутри открытки неровным почерком синими буквами написано:
Так много людей читали о тебе.
Когда увидел эту открытку в магазине, сразу захотел купить ее для тебя, потому что ты так похожа на эту маленькую девочку — такая же сильная.
Я шлю эту открытку, чтобы ты знала: ты не одинока.
Не могу даже представить тот ад, через который ты вынуждена проходить.
Мы все преклоняемся перед твоей смелостью, стойкостью и крутостью.
Просто знай, тебя поддерживают все солдаты армии.
Эти ты, тебе, тебя — как сказочно они звучали. Целый год я буквально прорывалась сквозь кучи комментариев в Сети в поисках легкого намека на поддержку. Я ковырялась в мнениях, высказываемых местными газетами, надеясь найти хоть кого-то, кто заступился бы за меня. Я запиралась в машине и рыдала в трубку операторам горячих линий, убежденная, что окончательно свихнулась. Целый год одиночество следовало за мной по пятам, поджидало в лестничных пролетах на работе, на улицах Филадельфии, на отделанном деревом месте свидетеля, с которого я глядела в почти пустой зал.
Оказывается, все это время чьи-то глаза следили за мной, чьи-то души болели за меня. Эти люди наблюдали за мной из своих спален, машин, лестничных пролетов, квартир. Каждый из них, как и я, окуклился в собственной боли, собственном страхе, собственной анонимности. Вокруг меня были такие же выжившие, и я почувствовала себя частью чего-то большого. Они никогда не смотрели на меня как на второстепенного персонажа, как на безмолвное тело. Я была для них лидером, сражающимся на передовой, лидером, которого поддерживала целая армия пехотинцев. Все эти люди ждали справедливости. Мою победу мы будем отмечать тихо, каждый у себя дома, в своем городе, в своем штате — в тех местах, где я даже никогда не была.
Долгое время я представляла себя идущей по высохшей безлюдной равнине. Две открытки стали для меня глотком воды. Тем глотком, который открыл, что под сухой, растрескавшейся землей скрываются чистые источники, бурные реки, огромные океаны. Тем глотком, благодаря которому я осознала, что это только начало. Я не одинока. Они нашли меня.
Глава 9
Я так торопилась на прием к своему психотерапевту, что почти бежала по людным тротуарам, мимо iHop
[54], через вращающиеся двери, — хотелось как можно скорее рассказать о своей полной победе. Кажется, я заслужила награду за свое душевное состояние. Каких-то семь месяцев назад — на диване в кабинете психотерапевта — меня буквально парализовало от одной мысли о возможности суда. Теперь ей больше не придется готовить меня к очередному судебному заседанию, теперь мы сможем стать просто знакомыми, которые всегда найдут о чем поболтать друг с другом. Как друзья по чату, как одноклассники в последний день перед летними каникулами.
— Вы слышали новости? — я опустилась на диван и сцепила ладони. — По всем трем пунктам!
Она поздравила меня.
Я вдруг замолчала, почувствовав, что меняюсь в лице. За прошедшее время столько всего произошло. Но что-то внутри меня раскрепостилось, и я начала сыпать фразами: «А потом… А потом… А потом…» — кажется, я израсходовала весь воздух в комнате. Так незаметно прошел час. Однако напряжение по-прежнему висело в воздухе, который, казалось, был замусорен тем, что я успела здесь наговорить. Вся моя радость куда-то испарилась, я снова чувствовала одну злость. Психотерапевт почти ничего не говорила.
Засунув руки в карманы, я возвращалась домой, крайне собой недовольная. Как я надеялась, судебный вердикт вытеснил тот бардак, что воцарился в моей жизни. Могла ли я желать большего? Но я была зла на себя даже за то, что разозлилась. Впрочем, ничего удивительного. Ведь я уже видела статью в The Washington Post.
По мнению оппонентов, присяжные слишком сурово отнеслись к Тёрнеру, рассмотрев неоднозначную ситуацию, спровоцированную алкоголем, очень уж однобоко…
…Приговор будет вынесен второго июня, но даже с возможной подачей прошения о досрочном освобождении будущее Тёрнера остается неопределенным. Однако со своей блистательной, хоть и короткой, карьерой пловца, похоже, он распрощается навсегда.
