Тиффани приехала в родительский дом вечером накануне оглашения приговора. Она могла остаться только на одну ночь, потом ей нужно было возвращаться сдавать выпускные экзамены. Она лежала на моей кровати и просматривала адресованные Броку письма из Огайо со словами поддержки. Ее это выводило из себя. Я, сидя за столом, вносила окончательную правку в свое заявление. Я попросила сестру больше не читать и перестать волноваться. У меня было припасено кое-что получше.
Той ночью я хорошо выспалась, тревога несколько улеглась. Приходилось все время напоминать себе, что моей задачей было поставить в этом деле точку. Утром я натянула свитер цвета прокисшего молока — третий и последний раз я надевала его в суд. Положила в сумочку пирожное. Тиффани уехала пораньше, чтобы встретиться с подругами у здания суда. Я вышла из дома с распечатанной копией своей речи, но забыла ключи и, оказавшись снаружи, не смогла открыть машину. Сестра вернулась и забрала меня. Я сидела на пассажирском месте, погруженная в себя, и по дороге кое-что дописывала. В «каморке для жертвы» я показала Лукасу последние правки и даже читала их вслух, все время спрашивая: «Нормально звучит? А эта строчка пойдет?»
Я знала, что собирались прийти друзья; правда, мало представляла себе, каково видеть столько знакомых лиц на своей стороне в зале суда. Мэл, Кайла, Афина, Николь, Мишель с дочерью, бабушка Энн, Энни, Джулия, Майерс, подруги Тиффани, мать с отцом — каждый из них, ни на секунду не задумываясь, отложил свои дела, чтобы быть со мной. Тоскливое, всегда угнетавшее меня пространство, в котором я чувствовала себя совсем одинокой, сейчас выглядело как совершенно обычная комната. И я сказала себе: «Теперь ты поняла, что твои близкие готовы биться за тебя, просто надо было позволить им это делать».
Я улыбнулась детективу Майку Киму. Я была слегка возбуждена и чувствовала себя непобедимой. Но все-таки кое-что меня беспокоило. Я думала, что буду стоять на месте свидетеля, точно так, как при даче показаний — лицом к залу. Но выяснилось, что мне придется смотреть на судью, то есть повернуться спиной к залу. Теперь я поняла, почему заявление о воздействии на жертву, как говорила мне помощник окружного прокурора, следовало адресовать именно судье. Брок с адвокатом будут сидеть за столом спинами ко мне. Меня поразило, что присяжных не будет — их ложа останется пустой. Жаль, они не увидят, как я восстановлю свою личность, как перепишу тот образ, который они знали. Справа от меня сидел старший чин из офиса окружного прокурора, мистер Розен, на коленях которого лежало два листка бумаги. Были заготовлены сразу две речи: одна — если все пойдет хорошо, вторая — если нас ждет провал. Он то и дело переводил взгляд с одного листка на другой.
Зал был забит совершенно посторонними людьми, из этого я сделала вывод, что мое дело было лишь одним из многих. Моя семья наблюдала, как какому-то мужчине вынесли приговор за вождение в нетрезвом состоянии. Затем поднялась девушка-китаянка в красной блузке с кипой бумаг в руках. Голос ее дрожал, английский явно не был родным. Она говорила о своем бывшем женихе, который избивал ее. Она попросила у судьи разрешения показать фотографии своего лица после избиений. Судья натянуто улыбнулся и ответил: «Ну, почему бы и нет». Девушка вынула несколько больших снимков. Вся нижняя часть ее лица была словно залита кетчупом. По залу прокатилась волна вздохов. Я поняла, что мужчина, стоявший в паре метров от нее, сложив руки за спиной, и был тем, кто сотворил с ней такое. Она сказала, что сейчас на ней та же блузка, что и в тот день. Судья прервал ее, подняв руку, и поинтересовался, долго ли она собиралась говорить. Меня это потрясло. Я даже не представляла, что он может так просто прервать говорящего. Девушка ответила, что почти закончила, и продолжила, стараясь набрать прежний темп на английском. Я смотрела то на нее, то на судью, боясь, что ей не дадут закончить. Я видела листы у нее в руках, мы добрались уже до заключительного абзаца, почти финал. Судья снова перебил ее, напоминая, что пора закругляться. Он уже начал складывать бумаги. Девушка заверила его, что осталась всего пара строк. Она стояла там, в паре метров от своего обидчика, боролась за свою жизнь на чужом языке, в чужой стране, а ей — пусть не в открытую, а только намеком — заявляли, что ее проблемы отнимают слишком много времени. Мужчина, которого она обвиняла в нанесении побоев, повлекших проблемы со здоровьем, просил смягчения приговора. Девушка спросила: «А когда избивают меня, могу ли и я просить о более мягком к себе отношении?»
На какое-то время я забыла, где нахожусь. Мужчину приговорили к семидесяти двум дням пребывания в тюрьме по выходным, чтобы он мог работать в будни. Я понятия не имела о таких «тюрьмах выходного дня». Каждую субботу и воскресенье он должен был проводить за решеткой, а каждый понедельник возвращаться в офис. У меня мороз пробегал по коже, когда я вспоминала фотографии окровавленного лица девушки, а судья только ерзал и подгонял ее.
Кто-то из моих поинтересовался, готова ли я. В панике я посмотрела на свои бумаги. Нет, не готова. Я недостаточно сократила речь, нужно вычеркнуть еще пару абзацев. Где ручка? Меня уже вызывали. Я машинально поднялась и начала боком протискиваться между рядами, задевая колени сидящих и пытаясь сосредоточиться. Помощник окружного прокурора встала рядом со мной. Я попыталась разгладить помятые листы, положив их на бордюр. «Просто читай». Когда я начала, то почувствовала, как дрожит мой голос, дрожит, словно подвесной мост. «Давай, соберись, не для того ты столько преодолела, чтобы оборвать все на первой же странице. И не плачь. Ты уже достаточно наревелась».
Я почувствовала у себя на спине руку помощника окружного прокурора — она поддерживала меня. Нежное прикосновение ее ладони помогало сосредоточиться, словно Алале шептала мне: «Я здесь, я рядом». Вскоре я услышала, как люди начали шмыгать носами и всхлипывать. «Сработало. Они слушают», — подумала я. Ко мне стали возвращаться силы, голос выравнивался. Вдруг я поняла, что говорю довольно громко, а микрофон еще усиливал сказанное. Но я не обращала на это внимания. Я смотрела на судью в упор, постоянно ловя его взгляд, напоминая, что еще не закончила. Теперь точно его лицо врезалось мне в память. Я сверлила глазами затылок адвоката защиты. Он ни разу не повернулся ко мне. Сверлила глазами неподвижное лицо Брока, ту часть его стоического профиля, которую видела. Я буквально впилась в него взглядом. Мне хотелось, чтобы все слышали мой голос, видели, насколько я собранна.
Я закончила, и воцарилась тишина. Я пошла на место — как бы возвращаясь в объятия всех, кто поддерживал меня в зале суда, словно я падала с неба, а они ловили меня. Люди вокруг были ошеломлены. Кто-то рыдал, кто-то вставал мне навстречу и что-то шептал, кто-то касался моей руки, кто-то похлопывал по спине. Я дрожала, и эти прикосновения помогали мне успокоиться. Но только когда я опустилась на кресло между Лукасом и Тиффани, я окончательно пришла в себя. Всё. Я это сделала. Сняла с себя этот груз. Наконец-то.
К моему удивлению, поднялся отец Брока. Я оценила его поступок, предполагая, что он собирается принести извинения от лица сына. Но он, даже не взглянув в мою сторону, направился прямиком к месту для выступлений, поправляя ремень и глядя на судью.
