Только на BuzzFeed было зафиксировано восемнадцать миллионов просмотров моего заявления, но при этом я все еще оставалась нераскрытой, хотя в Сети можно найти все что угодно. Для меня это обернулось великой милостью: меня не выталкивали на свет, не совали в лицо микрофоны, не ждали больших признаний. Не требовали никаких подтверждений, не задавали назойливых вопросов типа: «Ну кто же вы такая на самом деле?»
Одна женщина подписала свое письмо так: «Искренне ваша, Эмили Доу в прошлом». Многие, побывавшие на моем месте раньше, делились со мной опытом, рассказывали о своих переживаниях, уверяли на примерах из своей жизни, что впереди меня ждут и карьера, и дети, и заботливый муж. Вот такой будет моя жизнь через десять-двадцать лет. Эти люди дарили мне тысячу вариантов возможного будущего. Оставаясь неизвестной, я примеряла на себя их жизни и наблюдала, как они примеряют мою. Они будто снова становились молодыми, но теперь могли заявить о том, чего они стоят, могли требовать возмещения за то, что у них отняли. Исцеление было возможно даже в том безвоздушном пространстве, в котором мы все оказались.
Мое заявление создало некое виртуальное место, очутившись в котором пережившие насилие могли, как в комнате психотерапевта, вновь вернуться к своему прошлому и поделиться самыми тяжелыми воспоминаниями — теми, которые все годы держали в себе. Раскрой я себя, на первый план обязательно вышли бы отвлекающие обстоятельства личного характера: мое происхождение, история моей жизни и моей семьи, — под тяжестью этого нездорового интереса то место обязательно утратит свой сокровенный характер. Те немногие, кто узнал обо мне, выкладывали скриншоты видео моего выступления с подписями типа:
У Брока Тёрнера желтая лихорадка.
Я бы ни за что не засунул свой ствол в ее щель.
Узкоглазая истеричка.
Азиатки совершенно не переносят алкоголь.
Азиатская краснорожая пьянь, легкодоступная шлюшка.
Между тем я становилась ими, моими читателями. В кого я только не превращалась: в даму с голубыми волосами и сережкой в носу; шестидесятидвухлетнюю женщину; бородатого мужчину; латиноамериканку. Разве вы сможете достать меня своими гнусными записями, если я — это все мы? Когда ты становишься жертвой насилия, одна из самых больших опасностей, что тебя подстерегает, — сознательное искажение твоей личности, извращение всего, что о тебе становится известно. Черты твоего характера, твои привычки, истории из твоей жизни — всё лишь подчеркивает твою вину. В суде тебя пытаются заставить поверить, что ты отличаешься от других людей, что ты отклонение от нормы, что ты грязнее, ты глупее многих и ты совсем неразборчива в связях. Но это сплошная уловка. В насилии над тобой, как правило, нет ничего личного — в отличие от нападок на тебя.
Поскольку мои фотографии нигде не появлялись, мне было интересно, как будут проиллюстрированы статьи. Силуэт девушки, смотрящей в окно; слеза на щеке; рот, залепленный куском грязного скотча, — все точно. Все соответствовало стандартному образу жертвы — воплощение одиночества и безмолвия. Но самое невероятное заключалось в другом. Жертва — это и улыбающаяся продавщица в зеленом фартуке, которая сделала для вас кофе и отсчитала вам сдачу, и молодая учительница, ведущая урок в первом классе, и юная девушка с наушниками в вагоне метро, отбивающая туфелькой ритм любимой мелодии. Жертвы — они среди нас.
То лето запомнилось мне тысячами писем, которые передавала мне в продуктовых пакетах представитель окружного прокурора. Я помню многое из этих писем. Женщина, признавшаяся мне, что больше не чувствует себя одинокой, — она писала эти строки, сидя на диване, в окружении коробок, собираясь вместе с дочкой сбежать от своего мужа, который издевался над ней. Мать, вложившая в конверт фотографию своего малыша, на обороте ее было написано: «Вот кого ты спасаешь». Жена, разбудившая мужа, чтобы рассказать ему свою историю. Шестнадцатилетняя девочка, которая впервые за два года смогла наконец встать утром с постели. Именно этот образ врезался мне в память — пустая кровать, теперь уже пустая.
Теперь уже и я могу признаться вам, что целый год до суда почти каждую ночь подходила к окну и осторожно отодвигала край шторы, скрывающей от меня настоящую жизнь, текущую параллельно моей, — жизнь, где с другими людьми ничего подобного не случалось. Я представляла, какими делами заполняла бы свои дни: с девяти до пяти — работа; прогулки под жарким солнцем; забота о теле, чтобы всегда было здоровым; радостные праздники. Потом я возвращала штору на место и снова оставалась в своей реальности. Сейчас я вижу перед собой пустую кровать той девочки и понимаю, зачем выбрала этот путь. Ведь только по нему я могла добраться до нее. В итоге я приняла случившееся, полностью осознав, к чему оно меня привело. Я никогда больше не прикасалась к той шторе, поскольку знала, что одна шестнадцатилетняя девочка нашла в себе силы, спустила ноги с кровати и, осторожно сделав первый шаг, отправилась в свою жизнь.
Мой двадцать четвертый день рождения совпал с выпускной церемонией в Стэнфорде. Некоторые студенты в шапочках выпускников пришли с лозунгами. На листах бумаги, сквозь которые пробивались лучи солнца, жирными красными буквами было написано: «СТЭНФОРД ЗАЩИЩАЕТ НАСИЛЬНИКОВ», «БРОК ТЁРНЕР НЕ ИСКЛЮЧЕНИЕ», «ТЫ БОРЕЦ». Их смелость я восприняла как подарок на свой день рождения. Я так и представляла чью-нибудь мать, которая в одной руке держит камеру, а другой машет сыну: «Джейсон, хоть на минутку выпусти из рук этот плакат! Улыбнись нам». А Джейсон отвечает: «Мам! Ну это же важно!» Для меня невероятно много значило, что на такое радостное событие они не побоялись принести с собой столь горькую правду. В Стэнфорде, надеялась я, вскоре поймут, что такое количество людей нельзя просто взять и замести под ковер — потому что ковер тогда вздыбится горой. Приглашенный на церемонию режиссер-документалист Кен Бёрнс сказал:
Если человек говорит вам, что подвергся сексуальному насилию, отнеситесь к этому со всей серьезностью и выслушайте его. Может быть, когда-нибудь это убедительное заявление пострадавшей девушки станет для нас таким же важным, как письмо доктора [Мартина Лютера] Кинга из Бирмингемской тюрьмы.
Какое великодушное сравнение.
Мистер Розен внес в законодательство поправки об обязательном тюремном сроке для осужденных за изнасилование человека, находящегося без сознания или в состоянии алкогольного опьянения, и расширил определение «изнасилование», принятое в Калифорнии. Два законопроекта были приняты с подачи губернатора Калифорнии Джерри Брауна. Алале прислала мне их подписанные копии. Я могла спать спокойно, уверенная, что больше не будут выноситься подобные бездарные приговоры. Я снова начала верить в справедливость.
Мишель Даубер начала кампанию по отставке судьи Перски. Это был неслыханный акт — в Калифорнии ни одного судью не отзывали с 1932 года. Мишель хотела включить вопрос об отставке в бюллетень на предстоящих выборах, которые должны были состояться через два года. Николь стала ее верным помощником и партнером в этом деле. Она вдохновляла волонтеров, часами писала письма, чтобы поднимать их боевой дух. Она объяснила, что им необходимо собрать как минимум 58 634 подписи в округе Санта-Клара, чтобы добиться внесения фамилии Перски в бюллетень. Потом понадобится не меньше пятидесяти процентов голосов — и отставка состоится.
