Мне постоянно пересылали мое заявление со словами: «Ты должна это прочитать». И неизменно мне хотелось ответить: «Это я написала». Однажды подруга сказала, что слышала, будто это кто-то из наших общих знакомых. Я замерла и во время разговора тщательно наблюдала, не проверяет ли она меня, но ничего не заметила. Я равнодушно пожала плечами, как будто ничего подобного не слышала. Как-то Тиффи познакомилась с парнем, у которого была собака, которую звали Брокколи. «Знаешь, вообще-то сначала мы называли его Броком. Ну ты слышала о деле Брока Тёрнера? — Сестра кивнула. — Это оскорбляло достоинство моего пса, поэтому мы сменили имя». Я нашла нового психотерапевта в Сан-Франциско, но прошли месяцы, прежде чем мне захотелось открыться и сказать, что я и есть Эмили Доу. При знакомстве единственное, в чем я призналась, — это в изнасиловании. В ответ она поинтересовалась, читала ли я Стэнфордскую жертву, и очень рекомендовала мне познакомиться с моей же историей, отмечая глубину и силу моего заявления. Я кивнула и постаралась сменить тему. Мне хотелось, чтобы меня сначала узнали как Шанель — со всеми моими недостатками, неловкостями, с моими ежедневными делами, — прежде чем узнают как дерзкую и храбрую Эмили, у которой, казалось, были ответы на все вопросы.
Я стала легче относиться к жизни. Если кто-то сигналил мне в потоке машин, я смотрела в зеркало заднего вида, думая: «Этот парень мог плакать над моим заявлением». Выстаивая длинные очереди в продуктовых магазинах, я задавалась вопросом: «Может быть, та женщина впереди писала мне письмо, делясь своим тайным горем».
Когда тем июньским днем я выходила из зала суда, где читала текст своего заявления, моя храбрость была, наверное, последней вещью, о которой я могла бы тогда думать. И только позже я поняла, что мне в жизни было дано сделать что-то хорошее и очень полезное. Я обратила боль в силу и рассказала людям, оставаясь честной во всем, с чем приходится сталкиваться жертве. Они, в свою очередь, открыли мне, кто я такая есть. Оставалось только понять, как выразить им свою признательность.
Через Кэти со мной связалась писательница Энн Ламотт, и я спросила у нее совета. Вот что она ответила:
Я верю: ты будешь трудиться не покладая рук и найдешь ответ в самых глубинах своей души, потому что это всегда в тебе было… ты обретешь что-то очень важное и захочешь попробовать свои силы…
…Знаешь, как люди ныряют под волну, которая готовится обрушиться на них сверху? Мне помогает писательский труд… Я пишу — и таким образом спасаюсь от неразберихи, смятения и надвигающихся потрясений. Я записываю воспоминания, впечатления, размышления — и в этом процессе нахожу свое убежище…
Я так долго и мучительно шла к тому, чтобы наконец покончить с моим делом и забыть все, — поэтому сама мысль снова погрузиться в него показалась мне абсурдной. Но я понимала: только пройдя через это испытание, я смогу двигаться дальше. Чтобы спокойно смотреть в будущее, необходимо было вернуться в прошлое. Теперь я знала, как это сделать. Той волной, о которой писала Ламотт, стало мое заявление. Настало время погрузиться еще глубже и вернуться к началу.
Глава 11
В то лето я говорила себе, что худшее позади, что можно возвращаться к нормальной жизни. Но что теперь считать нормальным? По ночам меня мучили кошмары. Чувство облегчения и приподнятое настроение посещали меня все реже и реже. Я уверила себя, что если меня обвиняли в причинении душевной боли Броку, то кто-то мог подумывать расквитаться со мной, следуя принципам Эллиота Роджера: «Я хотел девушек, но девушки не хотели меня. Подобную несправедливость нельзя оставлять безнаказанной». Таковы были правила в его мире. У моей кровати лежала сумка с письмами. Я читала их медленно, стараясь растянуть процесс. Каждый вечер вынимала два или три письма — это помогало уснуть. Добрые слова, написанные мне чьей-то матерью из Висконсина, славно убаюкивали.
Мы с Лукасом довольно тоскливо бродили по холмам Сан-Франциско в поисках квартиры. Все предыдущие попытки не увенчались успехом. С жильем ничего не выходило — на счету пусто, работы не было, как не было и рекомендаций от прежних владельцев. Самой себе я, пожалуй, написала бы: «Налицо хорошо развитый эмоциональный интеллект, обладает способностью к глубокому самоанализу, прошла через кучу всякого дерьма, которое невозможно описать словами». Наконец мы нашли крошечный квадратный домик, который прозвали коробкой для салфеток. Мы посадили нефритовые суккуленты на заднем дворе, разложили корм для птиц на перилах, поставили на подоконник кувшин с пучком базилика, который за день тут же пожелтел. Я приобрела все, что обычно покупают домовитые взрослые, например: клетчатые полотенца для рук, центрифугу для сушки листьев салата. Я была очень осторожна и нигде не указывала свой новый адрес. Мой дом — моя крепость. Я планировала именно здесь заново выстроить свою жизнь и начать писать.
— Ты как добираешься до офиса? На машине? — спросила как-то подруга.
— В смысле? — не поняла я.
Я напрочь забыла про свою старую работу — а ведь все так и думали, что я продолжаю туда ездить.
— О, да без проблем. Как-то добираюсь. Иногда напрягает, но в целом все нормально. По дороге слушаю музыку на ютубе.
А мне так хотелось сказать ей, что путь от дома до работы — от кровати до стола — теперь занимает двенадцать секунд и хожу я на работу прямо в пижаме. Правда, иногда — чтобы сделать себе кофе — приходится отклоняться от маршрута.
Лукас, свежеиспеченный выпускник, вел переговоры по поводу работы. До учебы в бизнес-школе он был консультантом, проводил в перелетах четыре дня в неделю и теперь получил очень выгодное предложение вернуться в ту фирму. Но мысль, что его не будет рядом, заставляла меня паниковать. Меньше всего мне хотелось, чтобы моя изоляция стала его образом жизни. В любую минуту я была готова ему сказать: «Ты свободен! Я независимая женщина!» Но, как выяснилось, это оказалось невозможным.
Если вы спросите, могла ли я спать в одиночестве, кратким ответом будет да. Если начну отвечать подробно, то выйдет целая новелла. Я расскажу вам, как около четырех часов дня перегораживала наши ворота металлической вешалкой для одежды. Расскажу, как сразу после заката включала свет во всем доме. Как тщательно проверяла работу отопительного котла, чтобы в случае чего не спускаться в подвал, когда стемнеет. В детстве Тиффани ставила ловушки для Санты вокруг камина: она связывала стулья веревками, на которых развешивала колокольчики и шуршащие полиэтиленовые пакеты. Я расставляла такую конструкцию из стульев и веревок перед всеми дверьми. Еще расскажу, как толстым фломастером рисовала жирную точку на передней стороне перцового баллончика, чтобы не перепутать направление струи, если вдруг придется им воспользоваться. Как спала с большими портновскими ножницами под подушкой, потому что нож мог выскользнуть из рук, а ножницы удобно ложились в ладонь и ими можно спокойно проткнуть сонную артерию. Завершив всю церемонию, я ложилась на диван — никогда на кровать в спальне — и наблюдала, как дом окутывает тьма, как мир засыпает, оставляя меня один на один с ночью.
