Слишком знакомая для него картина. Конечно, его разозлила новость об апелляции, но еще больше расстроило мое состояние, когда он понял, что творит со мной эта новость. Он хотел успеть вырвать меня из ее хватки, вытолкнуть из дома, усадить на подъемник, где я и должна была бы сейчас находиться. Но этого не хотела я — ни собираться духом, ни разыгрывать счастливую жизнь перед другими. В конце концов Лукас, забрав свой телефон, сказал, что оставляет меня в покое и мы встретимся в любую минуту, как только я буду готова. Я услышала, как все вывалились за дверь, и дом наконец погрузился в тишину.
Сто семьдесят две страницы. Я посмотрела на содержание, увидела параграфы, посвященные сестре мисс Доу, парню мисс Доу, Джулии. Я увидела дорогих мне людей, снова разобранных на части; увидела, что для обвинений их подобраны новые доводы, еще более злобные и оскорбительные. Хотелось вырвать их имена из этого текста, из рук адвоката, и крепко прижать к себе.
Тогда, полтора года назад, я писала свое заявление, чтобы поставить наконец точку. Чтобы раз и навсегда прекратить нападки на меня. Чтобы заставить их перестать отрицать мою правду. С меня хватит. Я довольно вытерпела и больше не собираюсь. Все закончено. Но они были не согласны. Они огласили это на ста семидесяти двух страницах — их способ говорить нет. Они жили в звуконепроницаемой камере и хотели, чтобы я задохнулась там вместе с ними.
Понимает ли кто-нибудь, на что идет пострадавший человек, когда его просят сообщить о нападении, уговаривают написать заявление? Такой обычный вопрос: «Почему она не обратилась в полицию?» Постараюсь объяснить. На моей стороне были помощники шерифа, детективы, врачи. Вокруг меня собрались полицейские машины и кареты скорой помощи. На него надели наручники, меня фотографировали, записывали показания свидетелей, задокументировали каждую деталь: от цепочки на шее до шнурков на ботинках. Мою одежду конфисковали, его одежду конфисковали. Я подала заявление в течение двадцати четырех часов с момента нападения. И вот три года спустя в апелляционной жалобе адвоката защиты я читаю:
…Она определенно находилась перед мусорным баком, а не лежала за ним.
Это был просто поверхностный массаж ее открытых интимных мест.
Они были увлеченными друг другом молодыми людьми, именно так выражающими свои сексуальные желания.
Когда говорят написать заявление в полицию, то вряд ли имеют в виду этот фарс. Я была благодарна своей команде. Но у полиции возникают другие дела, в то время как жертва остается наедине со своей болью, с затягивающимся судебным процессом. Жертву заставят сначала сомневаться в своей правоте, а потом и вовсе забыть, кто она такая. На вас просто напали? Вот слова, которые поведут вас долгой дорогой словесных оскорблений. Часто кажется, что проще пережить изнасилование, оставаясь одинокой, чем ожидать поддержки и подвергаться публичному расчленению.
Если жертва все-таки обращается за помощью, ее уже перестают считать пострадавшей стороной, она становится стороной нападающей. Она атакует напавшего на нее. Но не нужно все сваливать в одну кучу. Ее первичный мотив — это поиск помощи. Последствия, которые все это будет иметь для него, — дело второстепенное. Но мы крепко усвоили, что если жертва заговорит, то ему будет совсем плохо. Жертву будут обвинять всякий раз, когда ему откажут в работе, когда запретят участвовать в спортивном соревновании. Его семья, друзья, приятели, спортивная команда загонят тебя, жертву, в настоящий ад. Каждый из пострадавших уверен, что хочет этого? Система требует от жертвы поразмыслить, как судебное разбирательство отразится на его жизни, но при этом никто не задумывается, как его поступок отразится на ее судьбе. Как правило, жертва всегда в меньшинстве, она представляет собой единственный объект его сексуальной агрессии. Она должна в одиночку влиять на сознание публики, находящейся под влиянием неоспоримых аргументов его стороны, подкрепленных дивными семейными историями из его детства. Жертва обычно слышит: «Мы никогда не видели, чтобы он вел себя подобным образом, из чего мы делаем вывод, что, скорее всего, вы лжете». Это расхожее мнение эхом прозвучало в заявлении сестры Брока:
Представленные во время суда доказательства, а также выводы, сделанные по поводу его характера, основаны лишь на одной ночи из его жизни и на словах человека, который совершенно его не знает, — это частичка маленькой доли его существования.
Но жертвы — не отдельные частички. Мы цельные личности.
Общество часто задается вопросом, почему пострадавшие не желают подавать заявление в полицию. Хотелось бы напомнить, что за этим стоит требование вступить в битву с устаревшими структурами, задуманными таким образом, что у человека отнимается все его время. Жертвы — это в основном молодые женщины, студентки, а также их родители, родственники, учителя, друзья — никто из этих людей не может просто отказаться от работы или образования. Среднестатистический взрослый человек едва может найти время поменять истекшее водительское удостоверение. Разумно ли требовать, чтобы жертвы отодвигали все свои дела в сторону и тратили время на погоню за тем, чего, собственно, никогда не хотели? Речь не о том, что жертвам якобы не хватает мотивации. Суть в том, что общество неспособно создать систему, в которой у них был бы шанс добиться справедливости, почувствовать себя в безопасности и дождаться реабилитации. Вместо этого жертвы вынуждены терпеть и новые психологические травмы, и публичные унижения, и откровенные оскорбления. Почему она не обратилась в полицию? — вопрос, наверное, уместный. Но на вашем месте меня больше интересовал бы вопрос: а обратились бы туда вы?
Брок навсегда останется пловцом, превратившимся в насильника. Он был превосходен, что не помешало ему низко пасть. Что бы я ни сделала в будущем, я навсегда останусь жертвой, написавшей книгу. Его талант предшествовал трагедии. Мои способности проявились после трагедии. Но я как личность существовала и до того, как он напал на меня. «Смотрите-ка, она обрела свой голос!» — но у меня всегда был голос, который он оборвал. И долгое время я пыталась вернуть его себе. Сейчас я говорю своим новым голосом, как никогда не говорила раньше. Я не обязана ему ни своим успехом, ни своим становлением. Не он создал меня. Единственное, что этот человек действительно сделал — изнасиловал меня, но никогда не признается в этом.
Семнадцатого июня 2017 года первый суд над Биллом Косби
[76] зашел в тупик. Шестеро растерянных присяжных чесали в затылках, не зная, какое решение принять. Они соглашались, что были таблетки, но во многом оставались не уверены и считали, что им нужно больше информации. Одна из его жертв, Андреа Констанд, опустошенная и измотанная, отступила после тяжелого суда. Еще одно доказательство, что им можно все. Однако двадцать шестого апреля 2018 года был зачитан приговор по второму делу, и на запястьях Косби защелкнулись наручники. К Андреа присоединились более пятидесяти женщин, заявивших, что нет, нельзя.
