— Я сказала Софье Дмитриевне, что вы обедаете у нас.
— А она?
Катя странно посмотрела на Машу, но ничего не ответила. Разлила наливку по рюмкам, с сомнением оглядела бутерброды на тарелке и вздохнула.
— Царствие небесное… — маленькими глоточками выпила и приложила ладонь к губам. — Вот скоро и у Лёки моей година…
Маша пригубила и взялась за вилку.
— До дна пейте, Машенька, не оставляйте.
Наливка была терпкой, смолянистого оттенка, с насыщенным ореховым вкусом и цветом. Маша почувствовала, как она, словно жидкий мёд, потекла по горлу. Через минуту, всё тело налилось теплом, а к щекам прилил лёгкий жар.
— Я верю, Машенька, что где-то там на небесах наши близкие ждут нас. А вы верите? — Катя вновь наполнила рюмки, но закусывать не стала. Сидела с прямой спиной и горестно смотрела прямо перед собой.
Маша задумчиво жевала кусочек колбасы, и перед её глазами сейчас опять вставала мрачная картина заброшенного пруда.
Словно устав от грустных мыслей, Катя встрепенулась:
— Ох, как же здесь было раньше весело! Вы себе не представляете! — она опрокинула рюмку снова целиком и мечтательно подняла глаза к потолку. — Музыка играла с утра до позднего вечера. Романсы, танго…
Маша почесала бровь, чтобы скрыть удивлённый взгляд. Наверное возраст Кати подразумевал подобные воспоминания, которые имели свойство повторяться с завидным постоянством. Но Маша не перебивала её из уважения.
— Когда я жила в городе, то страшно скучала по этой дачной жизни… Если Николай Августович работал дома, а не ездил с докладами в министерство, то всегда велел печь пироги. А из поездок рецепты привозил разные, учил меня… Очень я скучала по этой жизни, когда в городе жила… — лицо Кати опять осунулось, словно сдулось, и голос стал вялым и бездушным.
— А когда Лёка умерла? — спросила Маша.
— Пятого сентября… — еле слышно ответила Катя.
— А сколько лет прошло?
— Двадцать четыре… — Катя оперлась щекой на руку, поддерживая голову.
— Умерла в день рождения Кости?! — Маша даже привстала.
— Что? — Катя словно вынырнула из пучины собственных воспоминаний и теперь смотрела на Машу ничего не понимающим взглядом.
— Катя, какая же вы… несчастная… — Маша прижала руки к груди. По её щекам текли крупные слёзы. — Мне так вас жаль! И вашу дочку. Как это страшно, наверное, помогать рожать другой женщине в этом проклятом доме, — она обвела взглядом кухню, — когда твой ребёнок умирает… Что, что с ней случилось?!
— Не будем об этом, — Катя подобралась и стала переставлять на столе тарелки. — Это давно в прошлом. А дом не виноват, это вы зря. Раньше так и было — люди рождались и умирали в одних стенах. Вот, кушайте, кушайте… Что же это я — у меня же и огурчики, и грибочки есть, — Катя стала выставлять на стол банки. — Столько всего припасено, а есть некому. Аркашенька любил мои разносолы. Хорошо ел, много — любо-дорого смотреть на него! А Даша ругалась. Говорила — помрёт он от еды… Господи, за столом и помер горемыка. Но я следила — всё всегда проверяла, чтобы продукты свежие, и чтобы то, чего нельзя, на столе не стояло.
Катя, щурясь, стала разглядывать надписи на банках, и Маша поняла, что она просто не хочет возвращаться к разговору о своей дочери.
— Наливку под замком держала, чтобы не дай Бог случайно не выпил…
— Да она ведь совсем непьяная, — возразила Маша, — градусов двадцать, не больше. Но вкус потрясающий, да… Как-будто ликёр пьёшь и орехами закусываешь! Боитесь, что всё на гостей разойдётся?
— Так я только от Аркаши прятала. И меню всегда составляла, чтобы ни-ни…
Маша вычерпнула из банки огурец, захрустела, наблюдая, как ловко Катя нарезает овощи для супа. На плите уже вовсю кипел бульон, и сама Катя, кажется, полностью пришла в себя.
— Да почему прятали-то? Я видела, выпить он любил.
— Так, аллергия у него на орехи-то, — Катя шмыгнула носом. — Он мне ещё при первой встрече шепнул, когда они к нам после свадьбы с Дашей приехали. Когда это было? — Катя задумалась. — лет десять, что ли, уже? Он долго за Дашенькой ухаживал. А Косте сразу понравился. Мальчик мне сам рассказывал. Аркаша добрый был, — Катя снова шмыгнула носом.
Маша откинулась на спинку стула и пристально посмотрела на Катю.
— Вы уверены, что у Аркадия случился сердечный приступ?
— Я? Конечно. Так врач сказал, который вскрытие делал. Жорж его знает — это очень хороший врач…
— Вы сейчас ничего не говорите, Катя, только послушайте меня, — Маша покрутила рюмку в руке и аккуратно поставила её на пустое блюдце. — Я думаю, что Аркадий отравился.
— Ах! — Катя отшатнулась, прижимая нож к груди.
— Нет, не так — его отравили, — тихо добавила Маша.
— Но это невозможно! Вы же видели, ключи от шкафа у меня…
— Катя, дело не в наливке. И не в вас… Надо звонить в полицию. Аркадия нельзя хоронить…
Глава 21
Прежде, чем Катя успела что-либо сказать, Маша взялась за телефон. Когда она стала набирать номер, домоправительница вдруг схватилась за сердце и стала заваливаться назад.
— Катя, нет! Подождите… — Маша отбросила мобильник и кинулась на помощь.
— Борису Егоровичу… надо… сначала, — севшим голосом произнесла Катя.
— Свет клином сошёлся на вашем Борисе! — разозлилась Маша.
Катя вцепилась в её руку и не отпускала.
— Не надо… не надо! Это же такая семья! Что же вы делаете? — Глаза Кати были полны боли и осуждения. — А если это неправда? Если вы всё выдумали? Специально это делаете, чтобы… чтобы опорочить нас!
Маша отступила на шаг и непонимающе посмотрела на Катю:
— Что-о?
— Я думала, что вы другая! Я думала, что вы Костю по-настоящему любите, а вы… вы… — Катя отшатнулась и, вскинув руку, указала на дверь. — Уходите отсюда!
Маша с трудом выровняла дыхание:
— Вы же взрослый человек, Катя. Послушайте, я могу доказать!
— Уходите!
— Мне нужно забрать свои вещи.
— Сейчас же!
— Ладно, — внутри Маши заклокотало — в который раз её изгоняют из этого дома! — Я поняла вас, но решать всё буду сама, — упрямо произнесла она.
Маша забежала в хозяйственную комнату, где развесила своё бельё, и стала срывать вещи с верёвок.
«Бросить всё к чертям! Уехать домой! Забыть эту историю как страшный сон! Начать новую жизнь без Кости, и без его сумасшедшей семейки!» — Маша готова была разрыдаться. В висках стучало, словно молотом по наковальне, и при этом страшно тянуло в сон.
Запинаясь о чемодан, с горой одежды в руках, она пересекла холл и пинком открыла входную дверь: «Нет у меня никакого воспитания! Бывайте, господа хорошие!»
