— Цапельский, тебе нужно поспать, — выдохнула она, но Костя прижался к её губам, подминая под себя и придавливая собственным телом. Сопротивляться и спорить с ним Маша не стала. Наконец Костя рядом, и после ночного кошмара, близость с ним была самым необходимым и значащим, чтобы прийти в себя и успокоиться. — Я так люблю тебя, Костя… И так виновата перед тобой…
— Молчи, Рощина, не отвлекайся, — то ли в шутку, то ли всерьёз произнёс Костя, накрывая её губы своими.
— А я всё равно буду говорить, что люблю тебя, — горячо зашептала она, обхватив Костю за плечи, — слышишь? Всегда-всегда!
— Я тоже, Маш, обещаю…
Какие уж тут шутки…
Когда Костя, похрапывая, спал, время от времени вздрагивая и сжимая её руку, а Маша лежала на спине, уставившись в потолок — ни с того, ни с сего где-то в доме запел сверчок.
Костя дышал спокойно и ровно, а вот Маша вдруг поняла, что уснуть не сможет. Укрыв Цапельского по самую макушку, она взяла одну из простыней и, обмотавшись, спустила ноги с дивана. Тихо прошла на кухню, прикрыла дверь и села за стол. Взяв коробок спичек, зажгла огарок свечи в закопчёной гранёной рюмке. Тени тут же заплясали по стенам, а голые плечи и руки покрылись мурашками. Маша посмотрела в окно, но увидела в стекле только собственное отражение — спутавшиеся волосы и большие испуганные глаза. Несмотря ни на что, где-то внутри неё ещё остался этот безотчётный ужас, и это чужое лицо в воде, и отголосок крика…
Маша заметила пакет с эскизами, сиротливо брошенный под столом и, дотянувшись до него ногой, пододвинула к себе. Достала картину с изображением Зины. Некоторое время смотрела на неё, обводя пальцем, а затем положила на лицо ладонь.
— Что же ты хочешь мне сказать?
От одной этой мысли по её телу пробежал озноб.
Если бы она верила в вещие сны или зачитывалась мистическими историями, то даже в этом случае не приняла бы всерьёз ночной кошмар. Сказки она читала своим младшим брату и сестре, когда оставалась с ними одна дома долгими днями и ночами, ожидая мать с дежурств. И даже когда ребята уже спали, Маша продолжала читать вслух, чтобы отогнать страх и желание разреветься от обиды. Ей хотелось гулять во дворе с друзьями, ходить на стадион и тусоваться в торговом центре, рассматривая красивую одежду. А приходилось всё время нянчиться с младшими, готовить, прибираться и делать уроки. Поначалу это страшно её раздражало, но незаметно она так втянулась в ежедневную круговерть, что перестала обращать внимание на усмешки одноклассников и взгляды соседей. Ей стало доставлять удовольствие ежевечернее пыхтение брата, когда он устраивался поудобнее в кровати и утыкался ступнями в её бок. И широко распахнутые глаза сестрёнки, глядящие на неё из-под пушистых ресниц, согревали её измученное сердце. Пока она читала на разные голоса за волка, лису и Колобка, пока Белоснежка пела свои песни в окружении семи гномов, Маша думала о том, кто виноват в случившемся, и как она сможет отомстить.
Нет, пока она училась в школе, эти мысли были размытыми, не оформившимися. Скорее от обиды, нежели от осознанной злости, она пестовала внутри себя чувство мести. И даже когда она стала старше, то не стала злее. После переезда в Сажнево работы по хозяйству стало несравнимо больше, но мать уже не проводила еженедельно по пять суток в больнице, и Маша научилась опять засыпать вовремя и со спокойной душой.
Она поступила в училище. Потом вернулся отец. Он был такой же — добрый и интеллигентный, но руки его стали дрожать, взгляд ещё долго был опущен вниз, словно он не мог или боялся смотреть в глаза. И голос — она не узнавала его голос. Просто потому, что он почти перестал говорить. Печально улыбался, глядя, как ребятня с визгом бегает по двору, и снова уходил в себя. Младшие дети тоже не сразу привыкли. Сторонились, мягко отводили его руки, растерянно посматривая на мать и Машу. Не меньше двух месяцев прошло, пока в доме снова зазвучало слово «папа». А это время ещё надо было прожить, чтобы изменить и вернуть прежнее семейное счастье.
И вот именно в эти дни Маша в полной мере ощутила, что такое боль и стыд. Ну не подзатыльниками же уговаривать детей снова принять отца? Вместо книг она стала рассказывать истории из своего детства, в которых они ходили с отцом в цирк, и как он покупал сахарную вату на набережной. Как он наряжался Дедом Морозом, водил хороводы во дворе их городского дома, помогал Маше решать задачки, а ещё всегда покупал маме клюкву в сахаре, которую она очень любила.
Теперь было сложно представить отца с ватной бородой и в красном колпаке. Он сосредоточенно работал по дому, что-то колотил, паял, прибирался, но не одёргивал детей за беспорядок или поведение. Словно тень, а не живой человек, присутствовал в доме ровно наполовину. И лишь когда приходила мать, вдруг оживал и начинал ухаживать за ней — кормил, мыл посуду. Она обнимала его, и они подолгу стояли так, обнявшись, вызывая недоумение у собственных детей. Но Маша считала, что они поступают правильно. И тем правильнее казалось Маше её решение.
Училась она с восторгом, рисовала с упоением, ходила на выставки и лекции, общалась с друзьями и коллегами, заводила знакомства. А параллельно по крохам собирала информацию, двигалась аккуратными маленькими шажочками, верила, что однажды Вселенная раскроет перед ней все свои карты.
Когда Маша познакомилась с Костей Цапельским, ей приоткрылась только одна сторона вселенского везения. Она даже не подозревала, что именно знакомство с ним принесёт ей столь долгожданный подарок. И вот, этот приз уже почти у неё в руках. Однако Маша уже поняла — стоит ей потянуть за подарочную ленту, как из коробки посыплется нечто такое, к чему она вряд ли была готова. И всё-таки она жадно тянулась к ней, рискуя потерять гораздо больше.
Этот сон не был ночным кошмаром. Это её мозг не переставал работать, перелопачивая информацию. Маша давно переступила тонкую грань между реальностью и вымыслом. Теперь она точно знала, что смерть Зины не была её собственным решением. То, что с ней произошло, было делом чужих рук, чужой ненависти. И эта кровь, что снилась Маше — прямое тому доказательство.
Маша вернулась в комнату. Постояла у кровати, глядя на спящего Костю. Лицо его сейчас было спокойным и умиротворённым. Она легла рядом и закрыла глаза. Сверчок не унимался, распевая на одной ноте, но его стрёкот в ночи был самым меньшим из зол.
Глава 26
Уверенный стук в дверь заставил Машу проснуться. Костя ещё спал и даже не дёрнулся. Маша покрутила головой, разминая шею, села на кровати, стянув простынь на груди. Стук повторился. Она свесила ноги с дивана, но в момент, когда хотела встать, Цапельский вдруг удержал её за руку.
— Я сам, — голос его сел, и на щеке осталось красное пятно от её плеча.
— Хорошо, — Маше стало тревожно, словно кто-то другой, а не Костя, удерживал её сейчас за руку и тихо нашёптывал об осторожности.
Костя влез в джинсы и пошёл открывать. Маша стала одеваться, путаясь в рукавах, и успела застегнуть пару пуговиц, когда услышала голос Бориса:
