— И ты владелец клуба?
— Ну да! Правда, там еще и брат владелец…
— Мартик?
— Да!
Я сжимаю трубку, останавливая себя. Нельзя крошить ее в пальцах, нельзя… Татка… Она не поймет. Обидится. Хотя, что это, бля, за нахер??? Как она смеет раздавать кому-то свои номера? Тем более Арутюняну?
С Мартиком Арутюняном у нас давняя вражда. Он одно время очень хотел ко мне в компаньоны, и пытался переговорить о вложении моих денег в раскрутку своих гребанных колхозных рыгаловок. Но у меня уже были партнеры. И не из низов.
А как вы думаете, мне удалось так быстро на точку безубыточности выйти?
Это сейчас власть немного сменилась, и идёт мощная подковерная борьба. А такие, как я, в ней главные офицеры и кони. Которые дохнут.
Вот только насчет меня они просчитались. Дохнуть я не собираюсь.
Арутюнян, который после моего отказа затаил обиду, впрочем, тоже. Его мелкий разношерстный бизнес расцвел пышным цветом. И, по идее, ему нахер не надо со мной конкурентничать. Он и у себя неплохо имеет, свой газон стрижет, и, возможно, получает с каждой маленькой лужайки больше, чем я со своего поля. Но вот гордость и давняя обида не дают спокойно жить.
А потому отгрохан клуб-шашлычная-караоке с гордым названием «Шалимар», и ко мне постоянно подсылаются шпионы, выведать особенности меню, программы развлечений и тому подобное.
До поры до времени я относился к этой фигне снисходительно. Все же разные у нас весовые. И клиенты разные. Его постоянные ко мне не пойдут — средний чек запредельный. Мои — к нему ни за что. Уровень не тот.
Вроде, живи себе и радуйся…
Но нет.
Эти твари посягнули на МОЁ.
Именно так.
С трех больших букв.
Я сомневаюсь, что придурок Гарик не в курсе, кто такая Татка. И кто я такой. Значит, сейчас он строит дурака, разговаривая со мной. Причем, усиленно. И, возможно, с кайфом.
Ну что, сучонок, ты свой кайф сейчас до конца поймаешь.
— Слушай сюда, Гарик. — Я сознательно немного повышаю голос, до утробного рыка, которого пугаются до усрачки мои подчиненные, — забудь этот номер. Это раз. Забудь, как выглядит моя сестра. Это два. И передай привет братишке. Это три.
— Эй, брат, ты чего такой нервный? — судя по голосу, паренек все же напрягся, — при чем тут мой брат? Я сам решаю, кого приглашать на шоу! Я же этот… Арт-директор! Мартик не в курсе вообще! А Татка просто говорила как-то, что хочет выступать… А на днях выступила… А нам певица как раз…
— Моя сестра в твоем шалмане петь не будет! — Рявкаю я, уже не сдерживаясь, — и нигде не будет! Ясно тебе, утырок? Забудь ее номер! Еще раз тебя рядом обозначу, сдам брату в компактном состоянии — в коробке из-под обуви!
Я кладу трубку, коротко смотрю на свое отражение и вижу, как на меня, взбешенного зверя, смотрит так не вовремя вышедшая из ванной Татка.
Я резко разворачиваюсь, пытаясь на ходу что-то сделать с лицом, чтоб не выглядеть совсем уж людоедом. Но, судя по напряженному лицу моей девочки, не особо выходит.
Она кутается в длинное банное полотенце, мокрые волосы взъерошены, лицо чистое и нежное.
Ангел.
Вот только взгляд напряженный и испуганный.
Смотрит на свой телефон в моей лапе.
— Ты разговаривал по моему телефону?
Голос пока что спокойный. И тоже немного напряженный.
— Да. Он зазвонил. Я взял.
Ну а смысл отпираться? Она будет каким-то Гарикам давать свой номер, а я должен как это все воспринимать?
— Зачем?
— Затем, что нечего всяким мудакам свой номер давать!
— Кому и что давать, решу я сама, понятно! — Татка неожиданно скалится, становясь до ужаса похожей на… Меня! Все же годы совместного житья даром не проходят!
Голос повышает, пальчиками перебирает полотенце у груди.
Я невольно отвлекаюсь на это.
Смотрю, как капли прозрачные скользят по нежной коже шеи. Смаргиваю фантазию, где я отслеживаю путь каждой капли. Языком.
— Тата… Это не тот человек, с которым тебе надо общаться…
Я сознательно стараюсь погасить конфликт, несмотря на ее взбрык, за который надо по заднице бы дать… Понимаю, что, наверно, немного перегнул, когда полез в ее телефон.
Но так. Немного. Чуть-чуть…
Татке хочется свободы. Хочется ощущать себя независимой.
А я не готов ей пока сказать, что у нее больше никакой свободы не будет. И независимости — тоже.
Потому что она — моя.
И если раньше я только следилку на телефон ставил и людей просил по ней отзваниваться, то после того, как она стала полностью моей…
Ну, бля. О какой свободе может идти речь?
Моя девочка должна быть рядом.
Конечно, она доучится.
И, возможно, будет работать.
Там, где я разрешу.
И вообще, скорее всего, она скоро будет очень сильно занята другими вещами. Более важными и нужными.
Просто она пока про это не знает. А я знаю. И потом ей обязательно скажу. А сейчас…
— Тат…
Я шагаю к ней, пытаюсь обнять, но она, упрямо сжав губки, ускользает.
Задирает подбородок и, перебирая голенькими розовыми пяточками, бежит в спальню.
Я выдыхаю, опять изучаю свою рожу в отражении, нахожу ее уже более-менее удовлетворительной и не пугающей, и топаю за ней.
Успокаивать и утешать.
Ну а куда деваться, Серег?
Сам виноват, втрескался в малолетку практически.
Терпи теперь.
Непростое утро.
— Сергей Юрьевич, — голос Ирины-бухгалтера звучит спокойно, ровно. Как всегда, когда грядет большая и толстая жопа, способная прикрыть все, что можно. И нельзя тоже. — У нас недостача на втором объекте. И серьезная. И еще кое-что. Я направила вам отчет о проверке.
Я перебарываю желание закурить, потому что с некоторых пор решил бросать, чувствую злость еще и от этого, будто мало мне, открываю документ.
И уже в голос матерюсь.
Вот что бывает, когда вожжи ослабляешь. Кони идут туда, куда их конячьи мозги подсказывают. Обычно, в наливные луга барина.
А потом, когда спохватываешься — уже поздняк метаться. Поля вытоптаны и выжраны, а барин тебя плетью хлещет. По роже.
Я читаю и понимаю, что, не иначе, судьба меня вела, когда я Ирину отправил инспектировать СТОшки. Ну, как судьба… Налоговая, матушка. В кои-то веки сработала на руку мне. Потому что объем навороченной херни такой, что удивительно, как еще полиция не появилась.
