Этот урод может просто взять, затолкать девчонку в машину и увезти! И никто, естественно, не вступится.
Сам я институт бросил после первого курса, все прелести жизни армия заменила, но жил в общаге, и помнил, насколько там все просто. Особенно, с первокурсницами.
И вот теперь смотрю на мою Татку, которая тоже первокурсница, и кляну себя на чем свет стоит, потому что все вокруг расписал, все своими сетями опутал возле нее, как в коконе.
А вот институт забыл.
А это не самое спокойное место. Мне ли не знать. Сколько девочек-первокурсниц побывало в моей постели, когда с соревнований возвращался… С победой. Прямо запрыгивали чуть ли не с разбегу.
Тогда это мне, восемнадцатилетнему парню, казалось нормальным и естественным.
Теперь, будучи тридцатипятилетним мужиком, я понимаю, что, не дай Бог узнаю, что кто-то даже смотрит в сторону сестренки так, как я когда-то на девок смотрел… Сука, убью ведь.
Так, Боец, тормози, крыша течет… Течет крыша!
Я все прекрасно понимаю, пока спрыгиваю с байка, машинально кладу шлем на сиденье, смотрю на замерших в испуге сестру и задохлика, разминаю кулаки…
Понимаю. Осознаю. И ничего с этим делать не собираюсь.
В смысле, не собираюсь сдерживать души прекрасные порывы.
Нахера?
Паренек общается свободно. Судя по всему, тут меня еще плохо знают.
Ну вот и исправим глупую ситуацию.
— Тата, что с телефоном?
Это я сразу претензию, пока рот не успела раскрыть свой дерзкий. А то с нее станется. Давлю взглядом сначала ее, потом сбледнувшего нехило так задохлика.
— А что с телефоном?
Голосок с вызовом. Не дрожит. Взгляд прищуренных кошачьих глаз дерзкий. Не был бы я так зол, завело бы дико. Но я пока что решаю другую задачу.
Территорию, бля, помечаю. Ставлю свое тавро на принадлежащем мне имуществе.
— Да что-то связь внезапно прервалась. Дай- ка проверю.
Забираю у нее из руки телефон так быстро, что Татка не успевает даже рот раскрыть. Смотрю на экран.
Ну конечно, бля, последний вызов — незнакомый номер. Не иначе, этого щуплого утырка.
Стираю его, кладу телефон себе в карман.
— Сломался.
Улыбаюсь предупреждающе уже раскрывшей рот Татке, и смотрю. Внимательно так, со значением. Не вздумай концерт закатить, кукла ты хитрая.
— Поехали, починим.
— Тата… Это кто вообще?
Ох и голосок у тебя, парень… Что, совсем с яйцами беда?
Я смотрю на щуплого, прищуриваюсь, скалюсь. Это должно означать улыбку, но почему-то мальчишка еще больше пугается.
— Я ее брат. Старший. Сводный. А ты кто, мальчик?
— Ой. Так это с тобой я разговаривал вчера!
Придурок отчетливо выдыхает, словно тот факт, что он со мной по телефону вчера познакомился, крайне неудачно, кстати, может хоть как-то отвести от него удар.
Тогда сюрприз для тебя, щуплый: не может.
— Я так понял, что ты не в теме, — как ни в чем не бывало продолжает смертничек, — я брату не говорил ничего, он не знает! Я сам все решаю по вопросам продвижения! И арт-концепции!
Он очень гордо произносит последние фразы, явно рисуясь перед Таткой, так и не сказавшей ни слова, только губки кусающей свои. Красивые.
— Я как раз объяснял Тате концепцию, — пользуясь тем, что я отвлекся на губы сестрички и не слушаю его, мальчишка продолжает свою рисню, — нам очень сейчас нужна певица с красивым голосом, и с необычной внешностью, такая, чтоб привлечь более модный контингент.
Ну да, в шашлычку-караоке модный контингент… Да. Парнишка-то идеалист!
— Да, — неожиданно открывает рот Татка, — жаль, что я вчера не смогла с ним поговорить… Интересно, почему?
— Потому что я не захотел, — пожимаю я плечами.
Ну да, деспот. И не собираюсь скрывать.
Татка, видно, ожидающая, что я хотя бы как-то объясняться буду, только рот пораженно открывает. А мне прям интересно, с чего она так решила? Знает же меня прекрасно… Или нет?
— Но почему, брат? — волнуется Гарик, — это же такой крутой шанс!
— Никакого крутого шанса тут нет. Уж точно не в твоей рыгаловке.
— А может, это мне решать? — опять вмешивается в разговор неугомонная коза.
— Не тебе, — отрезаю я, — марш к байку. Телефон чинить поедем.
— Да пош…
Я не даю совершить ошибку, разворачиваюсь к Татке, прихватываю ее за локоть и волоку к байку. Она перебирает тонкими ножками, упакованными в короткие кожаные шорты и массивные грубые ботинки, матерится сквозь зубы и незаметно пытается вырвать локоть.
Я понимаю, что веду себя как урод, дискредитируя ее перед всем институтом… Но вот насрать.
Она сама виновата. Надо было с первого раза слушаться и шевелить своей жопкой в правильном направлении.
Сажаю ее на байк, игнорируя мат, твердо смотрю в глаза.
— Слушай сюда. Сидишь тихо, как мышь. И тогда никто из института не увидит, как я шлепаю тебя по заду. Поняла? Попробуешь сдернуть, догоню. И ты знаешь, что будет. Я и так злой, не выводи еще больше.
— Скотина, — шипит она змеей, красная, как рак, глаза горят, щеки пылают. Красивая, нереально просто! — Ты вчера стер его звонок! Ты не имеешь права решать за меня…
— Имею. И, если не заткнешься, дам тебе это почувствовать.
Я больше ничего не говорю, разворачиваюсь иду назад, к притихшему Гарику.
Причем, не останавливаюсь, как в прошлый раз, на расстоянии шага, а чуть ли не прижимаю придурка к его понтовой тачке. Получается массивно и вполне себе страшно.
— Значит, так, — говорю тихо, но доходчиво. По крайней мере, когда я так с подчиненными разговариваю, до них очень даже хорошо все доходит, — ты вчера меня не понял, похоже. Еще раз тебя рядом с Таткой увижу, выверну наизнанку и тебя, и твою тачку, и твой говенный шалман. Понятно? Я больше повторять не буду. И да, если до сих пор мозгов не хватило нормально спросить у брата, кто такой Боец, очень советую не тупить и сделать это. Жить будет проще.
Потом разворачиваюсь, иду к байку, на котором истуканом сидит Татка, надутая, как мышь на крупу, сажусь, рычу, чтоб держалась, и сваливаю, наконец, из храма учебы, или науки, или, бля, как они теперь называются. Я не в курсе. В институтах не кончал.
Пока едем, успеваю остыть и опять завестись.
С одной стороны понимаю, что перегнул, и надо бы хотя бы видимость свободы воли Татке дать. Но с другой стороны…
Черт, Боец, а ведь ты боишься. Тупо боишься, что твоя молодая и красивая до охерения девочка увлечется кем-нибудь или чем-нибудь другим.
