— Противозачаточные.
— И давно пьешь?
— Ну… С самого первого раза, как ты… Как мы…
Она очаровательно краснеет, замолкает, потом отвлекается на переворачивание бекона.
— А зачем?
Я терплю.
Сдерживаюсь изо всех сил. Голос ровный. Ровный, я сказал, Боец!
Она опять пожимает плечами, словно не видит в этом ничего такого особенного.
— Ну… Я просто пошла к гинекологу, она посмотрела, спросила, чем предохраняюсь, я сказала, что презервативами, ну она и предложила… Говорит, если партнер постоянный, то зачем презервативы… Я сдала анализы, чтоб противопоказаний не было, и она выписала… А что такое?
Она рассказывает это все спокойным голосом, явно не замечая моего кипения. Выкладывает бекон на тарелки, разбивает яйца на сковороду, посматривает на турку с кофе. Короче говоря, совершенно не парится.
А я парюсь.
Бешусь.
Завожусь.
— Тата, а ты мне почему не сказала?
Опять тихо. Опять спокойно.
Боец, спокойно.
— А мы с тобой вообще разговариваем нормально?
Она наконец-то откладывает лопаточку, выключает кофе и яичницу, смотрит мне в глаза. В упор. И в этот момент я осознаю, что она все это время тоже нифига не спокойна! Что она — напряжена нереально, пиздец как!
И что я — мудак, раз этого не увидел!
— Тат… — я решаю сбавить градус, уже чуя скандал. А мне не хочется скандала. Мне хочется выяснить ситуацию, решить ее в свою пользу, само собой. Ну и секса, естественно. Этого мне всегда в ее присутствии хочется. — Давай поговорим.
— Давай.
Она покладисто кивает и садится за стол.
А я смолчу. Потому что как-то речь не заготовил нихера, а экспромтом, боюсь, налажаю.
Но надо. Деваться некуда.
— Тат, я тебя люблю.
Она еле заметно дергается от моих слов, и я с досадой думаю, что неправильно сказал. Не тот момент. Девчонки, особенно такие маленькие, да и те, что постарше, любят антураж. И почему-то очень много внимания уделяют таким вот словам. Я и сам их никогда не произносил. До нее.
А тут…
Настолько естественно все вырвалось, что даже мысли не закралось промолчать. И нет. Это не аргумент в споре. Просто констатация факта.
Но надо было все же как-то по-другому… Констатировать.
Но ладно, Боец, смиримся с тем, что тупой неромантичный козел, и поедем дальше.
— Понимаешь, для меня не нужны разговоры. Мне все понятно. Сразу. Я думал, и тебе тоже.
— А что мне должно быть понятно?
Она смотрит остро. Серьезно. И я соображаю, наконец, насколько все это важно. И насколько мне сейчас надо повести себя правильно. Не налажать. Давай, Боец, соберись уже!
— Тебе должно быть понятно, что ты — мне очень важна. Что ты — именно та женщина, которую я люблю. С которой я хочу провести жизнь. Завести детей.
По мере того, как я говорю, ее глаза становятся все шире и шире. Татка удивлена. А я удивлен тем, что она удивлена.
Это что вообще происходит? Это что значит? Она думала, что мы так, спим вместе? И все? Может, она именно так ко мне и относится? Эта мысль моментально выбивает из колеи. Понимать, что человек, самый важный, самый главный человек в твоей жизни относится к тебе, как к развлечению… Это оглушающе херовое открытие. Оглушающе. Херовое.
— Но… Серый… Какие дети? Ты чего? — она шепчет еле слышно, смотрит как-то жалобно даже, — мне девятнадцать. Я учиться хочу. И петь. Я хочу петь. А детей — потом, лет через пять…
Я смотрю на нее.
Моя девочка. Красивая до боли. До ужаса. Моего постоянного ужаса.
— Ты меня не любишь? Не хочешь жить со мной?
Я нахожу в себе силы задать эти вопросы прямо. Потому что их только так и надо задавать. Прямо.
— Люблю. Очень люблю! Но… Серый…
А вот здесь я больше не выдерживаю.
Смотреть на нее становится все больнее.
Я встаю, молча иду в комнату. Надо одеться. Надо, наверно, позвонить в клуб, он там не сгорел еще к херам? Это было бы неплохо.
И все жду, что она меня остановит.
Напрыгнет сзади на шею, засмеется, скажет, что пошутила, что это все ерунда, и конечно, всего она со мной хочет! И семью, и детей, и наше общее будущее. И меня в своей жизни.
А я поверю. Знаю, что поверю. Сразу же.
Но Татка не двигается с места.
Я захожу в ванную, смотрю в зеркало на всклокоченного бородатого мужика с воспаленными красными глазами.
Ну чего, Боец, чего делать будешь, а?
Рычать, как обычно, зубами вцепляться в желанную добычу, рычать: «Мое, не отдам, не отпущу»?
Так?
Это же так привычно. Это же то, что ты обычно в таких ситуациях и делаешь.
И это то, что тебя спасало. Упертость, умение вцепиться и, сжав зубы, не отпускать. Искать способы достижения нужных тебе результатов.
Ты это лучше всего умеешь.
Сейчас я выйду из ванной, посмотрю на свою главную в жизни добычу, завалю ее сначала на кухонный стол, потом на кровать, а потом на все поверхности в квартире. Буду трахать до тех пор, пока из головы вся дурь не выбьется. Пока ноги сводить не сможет.
А потом — на плечо и в загс. По пути истребив все таблетки эти говенные.
Надо прикинуть, кому позвонить, чтоб дали команду быстро расписать…
Я умываюсь, смотрю опять на себя. Глаза бешеные, взгляд дурной.
То, что надо, Боец.
Вперед.
Татка. Почему я ушла в первый раз.
— Тата, ты чего задумалась?
Голос Вано звучит резко. Я вздрагиваю, поворачиваюсь, улыбаюсь на автомате. За месяц жизни в Москве я научилась так улыбаться. Широко и бессмысленно.
Улыбка у меня красивая, а потому все этим и удовлетворяются. В душу не лезут. И то хорошо.
— Ну-ка глянь сюда, — он поднимает смартфон, пишет сториз, показательно обнимает меня:
— Татка-конфетка, сладкая!
И, прежде чем я успеваю среагировать, широко лижет мне щеку от скулы до виска.
Фу! Противно!
Я вырываюсь, луплю его по наглой татуированной физиономии. Но ему, естественно, как с гуся вода, ржет, отскакивает, грузит видео в инсту.
— Чего ты? Глянь, как круто вышло! Давай и себе грузи!
— Да делать мне больше нехер, — бурчу я и обхожу его предусмотрительно подальше, а то мало ли, с придурка станется напрыгнуть опять.
