— Кого берешь? — полюбопытствовала Бану.
— Там ничего особо сложного, так что шестнадцатый, двадцать третий и двадцать седьмой номера.
— А ничего сложного — это как надолго? — спросила Изящная.
Шавна блеснула огнями глаз:
— Учитывая, что Коралловый Остров к нам ближе всех остальных, думаю, дня на три.
— Я дождусь, — клятвенно заверила Бану, даже не думая.
Еще бы, — улыбнулась Трехрукая. Рамир и Астароше переглянулись: будь один из них решительней, а другой сильнее духом — это могли бы быть их женщины. Но судьбе было угодно оставить их друзьями, несмотря ни на какие чувства.
* * *
Жизнь в Храме Даг всегда шла своим чередом. Поэтому к вечеру, когда зашло солнце, и корабль Шавны отчалил, настало время ночных тренировок. Астароше имел собственных учеников и потому был занят. Рамир вел групповые занятия упражнений. Получив толику времени, Бансабира выцепила мастера Ишли и разговорилась о делах. Перво-наперво, он сообщил, что мятеж на Перламутровом острове имел место. Не назвать серьезным бунтом на весь остров, скорее, обычный местный переворот с целью захвата полномочий другим наместником, но провокатора предали свои же. Это спровоцировало волну недовольства, однако с утверждением в роли наместника прямого наследника предыдущего все вернулось на круги своя, и Перламутровый снова принес присягу династии Яса.
Во-вторых, несколько молодых бойцов пятого и шестого года обучения по просьбе Бану были отправлены в Мусфор, как она и пообещала удельному князю, на два месяца. Постигать служение в песках — хороша наука для Клинка Праматери, так что подобная просьба не вызвала особого недовольства. Он, Ишли, одного из своих учеников сбагрил вообще с радостью — у парня разгар возраста созревания, надоел со страстью к приключениям страшно. Бансабира поблагодарила от души — и от кошелька, вытряхнув на стол мастера несколько дорогущих сапфировых и рубиновых бус.
— Немного, но, что есть.
Ишли поотнекивался для вида, но оплату принял с удовольствием.
Кроме того, заговорила дальше Бану, ей бы хотелось взять около десяти человек с номерами от пятого до пятнадцатого, кто согласиться уйти с ней из храма, в Пурпурный танаар в качестве наставников военной академии под своим крылом.
— По существу, это означает вывести систему обучения Храма Даг за пределы этого острова, но, если подумать, по одиночке десятки тысяч его бойцов уже растащили эту традицию. Я же всего лишь хочу взрастить из своих "меднотелых" настоящих зверей, из своих разведчиков — закоренелых проныр, из своих проходцев — ужей, способных вывернуться из любой трясины. Подобная просьба, будь я хоть трижды Рукой Праматери и старейшиной храма, требует обсуждения с другими старейшинами, так что, ваше мнения будет для меня важно.
Чистой воды лесть — знала Бану. Рука Праматери или старейшина Храма Даг — ничто иное, как боец, постигший провидение Матери Войны, а, значит, уразумевший, как обращаться с великим знанием обучения и смерти по своему решению. Быть Рукой Праматери — значит, продолжать Ее волю, а, стало быть, самому следовать ей. Если идешь тропой, проложенной для тебя Богом, невозможно ошибиться с направлением. Так что никаких обсуждений не требовалось, но дипломат в Бану повелел учтиво отнестись к тем, кто помог ей стать Избранницей Шиады.
Ишли одобрил и это. И когда поток вопросов Бансабиры иссяк, начал спрашивать про Гора. Тиглат Тяжелый Меч — лучшее его творение. Разумеется, ему дорога судьба такого сокровища…
* * *
Бансабира заглянула к Дайхатту ближе к ночи. Сообщила, что намеревается погостить здесь какое-то время и помочь некоторым из мастеров в обучении. Свежий взгляд на привычные действия учеников, сказала танша, всегда помогает продвинуть застой в развитии бойца, который происходит регулярно. Ей ли не знать?
Дайхатт ничего против не имел (хотя и понимал, что, даже имей он что против, Бансабиру не остановило бы). Только попросил таншу составить ему компанию и поболтать немного.
— Этот храм довольно мрачное место. Все время раздается откуда-то лязг оружия, ржание лошадей, грохот хозяйственных работ и стоны бойцов. Думал, к ночи утихнет, но тут, кажется, никогда не спят.
Верно, посмеялась Бану, так и есть. Тренировки в разном распорядке ведутся днем и ночью. Это в некотором роде позволяет отдыхающим приучаться спать в любом месте и в любое время, как только представляется возможность, или подолгу не спать вовсе, если такой возможности нет.
— В любом случае, здесь довольно неприветливо для чужака. Скрасьте мое одиночество, тану Яввуз, — Дайхатт улыбнулся обворожительно. Его черные глаза блеснули в сумраке пары сиротливых лампад призывно и напомнили Бансабире глаза Маатхаса. Добрые смешливые глаза человека, о котором она никогда не вспоминала нарочно, но не забывала ни дня.
— Хотя бы на полчасика, — упросил Аймар.
Ладно уж, раз Рамир занят, подумала Бану. Аймар засиял и принялся расспрашивать. Сказать можно немного, решила Бансабира. Еще неясно, на чьей стороне тан будет играть, когда придет время, но пару историй из их одуревшей юности в стенах храма — почему бы и не поведать?
* * *
На другой день Рамир освободился, и Бану провела все время подле него. Дайхатт, наущенный Ирэн не слоняться в одиночку, ходил за Бану по пятам и был неприглашенным и непрогнанным гостем в любых делах. Бану наблюдала за групповой тренировкой с копьями, за которую Рамир был ответственен — Дайхатт сидел рядом с ней на скамье вокруг арены. Бану помогала другу и его ребятам с починкой одного из судов на верфи (Рамир всегда стремился поддержать учеников личным примером) — Дайхатт тоже был на подхвате. К тому же постоянное общение в эти дни с легендарной Бансабирой Изящной из сто девятого поколения только больше заводило мальчишек и подзадоривало девчонок под началом Рамира. Вот она какая, женщина, чье имя они высматривали в ранговой комнате с восхищением перед фактом и тайной. Да и мастер как-то по-особому светился и глядел на соратницу с теплотой, шептались молодые бойцы, и Аймар слышал краем уха их шепот, толкуя неверно.
После пяти вечера Рамир и Бану принялись дурачиться, оставив поприще важных дел: сновали, как в старину, по проулкам и торговым улочкам, подтрунивали над встречными горожанами и торговцами, подначивали патрульных. Сделав вид, что украли пару молодых и еще зеленых яблок, принялись удирать от стражи, толкаясь, сбивая с ног, внося настоящую сумятицу, как безумные беспризорники-отроки. А потом с ногтя со звоном подбрасывали в воздух половину серебряной монеты — в десятки раз больше положенного — извинялись и принимались хохотать.
Они ушли через пашни и пасеки в сады. Рабы гнули спины нещадно, надсмотрщики были жестоки. Если бы не этот опыт, говорила Бану, не быть бы ей решительным командиром, не быть бы ей способной к пыткам, к дипломатической выдержке, к распоряжению подчиненными, как фигурами на шахматной доске. Драть рабов — беспощадный навык кровожадности, и он тоже бывает нужен.
