— Что-то не так? — заволновался и Гистасп. — Русса…
— …знал, что я иду к отцу.
Сегодня Бану была особо щедра в том, чтобы бесцеремонно перебивать его, подумал Гистасп. Вид он имел растеряный, и Бану пришлось пояснить.
— Я рано отпустила Лигдама вчера — он какой-то загнанный совсем. Подумала, пусть поспит подольше. Чтобы не будить, оставила на столе записку, зная, что утром он точно явится. Раду тогда был на страже, — тут Гистасп изумился, вспоминая не столь давние выходки старшего телохранителя, и Бану поспешила заявить:
— Ну а куда было его деть с такой неугомонной прытью доказывать всем собственную важность? Уже спустившись к парадной, наткнулась на Руссу и сказала, что намерена заглянуть в склеп.
Бансабира вконец озадачилась и надолго ушла в размышления.
— Значит, и Лигдам должен был знать. И Раду. — Гистасп высказался вслух. — Все это имеет скверные концы.
Бану быстро уловила тон мужчины.
— К чему ведешь? — альбинос услышал те же интонации, к каким привык в дни ее командования.
Гистасп потер щеку.
— Дверь склепа была закрыта, когда я спустился.
Бансабира откровенно вытаращилась. Мерзкий, слякотный холодок пополз по позвоночнику. Воздух в склепе будто одномоментно засмердил падалью и отчаянием, и все самые страшные картины минувшей осады всплыли в услужливой памяти. Бансабира безотчетно вцепилсь в тунику на груди, едва не сломав при этом пальцы об грудину.
Гистасп проследил этот жест подробно, и отлично понял его. Поэтому промолчал.
— Чтобы он выиграл? — шепнула Бану, справляясь с собой и разжимая одежду.
— Танское кресло? — предположил Гистасп. — Для себя, а, может, и для брата.
Бансабира, хмурая, замотала головой:
— Они не настолько глупы.
Гистасп не согласился.
— Не все понимают, что если сейчас вы пострадаете, то первым на Яввузов нападет даже не Маатхас — этот будет вторым — а Иден Ниитас. А за ними придется отозваться и Каамалу, хотя бы потому, что тогда у Гайера больше не будет прав на ваше кресло, что совсем не подходит планам Яфура. А даже если и понимают, — Гистасп измученно вздохнул, — вы правда думаете, что людям вашего положения так свойственно беречь чужую жизнь?
"Вспомните Аамута" — допрочла Бану в глазах соратника. Да, кому какое дело до солдатни? Ей, выбившейся из рабов Храма Даг, ясно, как много может сделать человек, но тот, кто ничего не терял и все имел, не дает другим шансов.
— Но чтобы Русса бился за танское кресло? Или, того хуже, ратовал за Адара? — Бану окончательно сникла. — Да он же места себе не находил… Так винился передо мной. Его совесть…
Гистасп вздохнул, и Бансабира замолчала сама, всматриваясь в лицо подчиненного. Языки пламени от факела выплетали на белоснежной коже Гистаспа причудливые тени, и, казалось, что Госпожа Войны и Сумерек сейчас сильнее воплощается в нем, никогда не переступавшем порог Храма Даг, чем в Бану Изящной.
— Госпожа, — тихо и очень просто позвал мужчина, — вы так уверенны в брате, что готовы поручиться за его совесть? Откуда вы знаете, что им движет и кому он верен на самом деле?
— Но ведь не Адару, в конце концов, — не выдержала Бану. — Они же на ножах. Будь таном Адар, а не я, Русса бы давно нужники чистил, а не гвардию "меднотелых" возглавлял.
— Кто знает, тану, — Гистасп заговорил вкрадчиво, — какие отношения у него установились с братом? Да хотя бы сейчас, пока мы были в Орсе? Тем более — много раньше. Вас не было восемь лет, вы свалились на голову Адара, как та лавина в Сиреневых землях, когда мы потеряли лекарей. А о существовании Руссы Адар знал всегда. Даже если прежде Акбе больше времени провел с таном Сабиром, когда главой Пурпурного дома стали вы, Русса оказался Адару много ближе.
— Он в жизни бы не сошелся с Адаром у меня за спиной, — Бану упорствовала.
— Он — нет, — согласился Гистасп. — Но Русса мягок, достаточно банального красноречия, чтобы сдвинуть его с места.
Бансабира подавилась воздухом.
— Адар — самый замкнутый молчун из всех, что я знала. Он угрюмый, несговорчивый и надменный. Он в жизни не смог бы убедить Руссу действовать в его интересах.
— Не смог бы, — снова согласился Гистасп. — Но Отану это не составит труда.
Бансабира бесшумно вздрогнула.
— Они близки? — сестринское сердце не желало допускать самого худшего, но рассудок подсказывал, что готовиться надо именно к такому. И горький опыт без конца подкидывал памяти известные дни Бойни Двенадцати Красок.
— Не могу знать. Они ведь не пленные, — усмехнулся Гистасп и пустился в рассуждения, — чтобы быть под моим попечительством. Это скорее работа по руке Серту. В любом случае, госпожа, прошу, не верьте никаким заверениям и мольбам о прощении на коленях, о которых вы говорили. Вам ли, распознавшей талант Юдейра в неприметном сопляке, не знать, что такое лицедейство? К тому же, если наши опасения небеспочвенны, может, Отан просто пытается использовать Руссу?
Бансабира, бледнея от каждого слова генерала, задрожала всем телом. Это его опасения, а не их. Стараясь унять чувства, Бану закусила губу, но это не помогло.
— Ты, — она настойчиво искала что-то в почти бесцветных от света факела глазах альбиноса, — ты пытаешься рассорить меня с братом?
Гистасп помедлил с ответом, подбирая слова.
— Я пытаюсь убедить вас сохранять бдительность.
Бану растерялась окончательно.
— Не забывай, ты наставлял Руссу. И если сомневаешься в его преданности, значит, мне следует сомневаться в твоей.
Гистасп не дрогнул ни одним мускулом:
— Тогда сомневайтесь.
— Гистасп, — ошеломленно выдохнула танша.
— Вы и так доверяете слишком многим, тану, — непреклонно продолжал Гистасп.
Бану молча мотнула головой.
— Да, — настойчиво опроверг альбинос. — Как минимум двум — Юдейру и Гору. А еще, судя по всему, дяде и деду. Тану, — Гистасп внезапно умолк и, ничего больше не говоря, смотрел госпоже прямо в глаза.
— Ты хочешь, чтобы я доверяла только тебе, — также не отводя глаз, ответила танша.
Гистасп содрогнулся, пронзенный откровением, которого не осознавал так долго. Тем не менее, было бы ошибкой сейчас подтверждать его.
— Я хочу, — дрожащим голосом поведал он, — чтобы вы жили и правили.
Видя, как на лице танши колеблются тени огня, выдавая внутреннее смятение женщины, Гистасп продолжил:
— У каждого под небесами своя роль. Ваша — владычествовать. Моя — оберегать ваше владычество.
Бансабира переменилась в лице: краски отлили от щек, глаза приобрели голодное выражение.
— И как давно, — холодно осведомилась танша, — ты вбил себе это в голову, Гистасп?