Альбинос затянул с ответом. Раздумывая, медленно блуждал глазами по темноте, будто она могла подсказать или помочь вспомнить. Наконец, мужской взгляд остановился на лице госпожи.
— Я не помню, — честно ответил генерал.
Бансабира громко выдохнула и откинулась на каменную плиту за спиной. Не о чем говорить, — гласила ее поза.
— Проваливай.
— Госпожа…
— Вернись к остальным и скажи, со мной все в порядке, — с нажимом повторила танша. — Пусть с этого вечера Серт тайно следит за братом, Лигдамом и Раду. Дадим возможность проявиться и, либо оправдаем, либо… — Бану опустила взгляд. Решимости вынести приговор заведомо не доставало, и весь пыл воинственности в грозной "защитнице" угас.
— Понял, — Гистасп еще хотел что-то спросить (Бансабира видела по мерцанию зрачков в пляшущих отблесках огня), но проглотил все вопросы.
— Факел свой оставь, — Бансабира перевела дыхание и вернулась к привычному, чуть снисходительному и бесстрастному тону высказывания. Кивнула на металлический обруч в стене над могилой отца, где торчал источник света. — Возьми мой, он уже догорает. Выйти отсюда — тебе хватит, а я посижу пока. Чтобы разобраться в происходящем, надо больше света.
— Хорошо, госпожа, — Гистасп, встав, глубоко поклонился.
— Не вздумай сеять панику. Я скоро.
Гистасп второй раз за встречу усмехнулся:
— О, так и передам, — улыбнулся альбинос в ответ. Бану кивнула на проход:
— Иди давай.
Мужчина поменял факел над головой госпожи и двинулся обратно, надеясь, что его словам поверят просто так: в конце концов, у него уже был горький опыт иметь пятно на совести и репутации. Если что-то случится еще и с его дочкой, Гистаспа попросту заклеймят и колесуют.
Если сама танша не сделает чего-нибудь раньше.
Прежде Гистасп частенько одергивал Гобрия от привычки высказываться в присутствии тану, о чем и как вздумается. Сейчас подобный совет "держать язык за зубами" был как никогда нужен ему самому.
Где-то на середине тракта к выходу из склепа Гистасп замер. Неужели все эти годы он и правда, как наивный мальчишка, жил в иллюзии? Он всегда поддерживал дистанцию между Бану и подчиненными: Гобрием, Раду, Юдейром и всеми другими. Но когда, подумав, что уже можно, попытался сам сократить ее, стало очевидно, что это не он, а Бансабира всегда держала подчиненных на расстоянии. В том числе его, Гистаспа.
Сердце альбиноса упало: чтобы их ни связывало генерала и госпожу, Гистасп ничем не отличался от остальных ее подданных. Когда придет время, тану пожертвует им без раздумий, как пожертвовала в свое время Юдейром. Что было бы, откажись Юдейр принять предложенную роль убийцы из тени, навеки безвестного и мертвого для всех? Что будет, если от выбранной ею роли откажется он, Гистасп?
Невольно мужчине вспомнилось приветственное торжество в Орсе. В тот вечер, поддавшись хмелю, он отчаянно желал овладеть Бану. Сейчас подобная затея казалось не столько постыдной, сколько абсурдной. Как только в голову пришло? Невозможно ведь ни подойти, ни дотронуться до женщины, что стоит на противоположном краю карьера.
Почему она стоит там, не подпуская никого? Даже его, Гистаспа, который, спустя всего год под началом Бану Яввуз, стал ей верен больше, чем себе. Почему на вершине только одно место?
Потому что на деле она глупее, чем кажется, и ни о чем не догадывается? Или потому, что Бансабира Яввуз непростительно умна и знает все?
* * *
Спустя несколько секунд Гистасп осознал, что не дышит. Он судорожно вскинул руку к горлу, потер кадык, будто проверяя, способен ли вообще дышать, цело ли еще горло. Начал оглядываться, поддаваясь приступу паники. Тени тревог накинулись со всех сторон: склеп, злопыхатели, танша, обученная убивать и видеть в темноте… Да, Бансабира видит в темноте, со злой иронией признал мужчина. Видит и все знает. О нем, о Гистаспе, знает.
Справившись со страхом кое-как, Гистасп постарался восстановить дыхание и заставил себя сделать следующий шаг.
Воздух. Надо просто выйти на воздух.
* * *
Бану сидела, чуть запрокинув голову и уставившись в темноту, скромно озаряемую угасающим огнем надежды. Голову ломило. Женщина распустила хвост на затылке, принялась перебирать волосы, надавливая на череп, растирая виски и темя. Да, намного приятней, когда это делают чужие руки. Но чужое присутствие мешает всякий раз, когда надо всерьез задуматься. Здесь ее не должны были беспокоить.
Вокруг покоились предки: почтенный неизвестный дед Бирхан и державная бабка Бануни, любящая мать Эдана и заботливый отец-тан Сабир, и множество тех, чьи имена с трудом всплывают в мутной воде беспамятства. Здесь когда-нибудь упокоится и она, и ее брат Адар, и ее сын или сыновья, дядя Тахбир с детьми. Минет тысяча весен, и места в склепе закончатся. Тогда какой-нибудь далекий ее, Бансабиры, потомок велит начать с первой могилы заново: он развеет прах давно почившего предка по ветру с вершин Астахирского хребта или у берегов Тархи. Душа умершего к тому сроку уже неизменно преодолеет Круг рождений и перерождений и вновь шагнет за порог этой, земной жизни, чтобы снова быть таном, а, умерев, опять возлечь в фамильном склепе Яввуз. В той из могил, откуда, дабы освободить место, накануне его захоронения извлекут останки предшественника и также развеют по ветру.
Так делали уже много раз, и Бансабира, вдыхая черный запах забвения, часто думала, что фамильный склеп дома Яввуз наверняка много старше самого чертога.
Этому убежищу шла ночь. Беспросветная тьма Старухи Нанданы, Матери Упокоения, лучше всего выражала древность каждого камушка в каждой гробнице: бескрайнее прошлое северных владык Яса уходило корнями в несказанную глубину Колодца Времени, столь бесконечного, что в пору называть его бездонным. Гора, в утробе которой, если верить хроникам, был когда-то сооружен фамильный склеп Яввузов, истаяла, облетев, как дерево в осень, превратившись в отрог, который Время пригладило до холма, а после и вовсе сравняло с окрестными долами и низинами и пересыпало пылью эпох. А подземелье склепа стояло по-прежнему. Боги, жрецы, Праматерь — что-то или кто-то хранил память Пурпурного танского дома и с ней — память всех северян.
Удерживая голову с обоих висков, Бансабира, поджав колени, оперлась на них локтями. Масштабы древности посмертного узилища дома Яввуз наполняли ее спокойствием.
И отягощали шею и плечи непосильным ярмом.
Помнить — всегда значит долг перед временем.
Тысячи лет Боги хранили северный удел, ибо Яввузы всегда помогали Божественной Длани своею собственной. Теперь и ей, Бансабире, придется сохранить себя и все, что до нее оказалось в Колодце Времени, для будущего. Положение не только Пурпурных, но и всех северян обострялось в стране с каждым днем, Бану ощущала кожей. Наставал переломный момент между свободой и рабством, победой и поражением.
Вчера ночью она пришла в этот склеп неспроста: на ее глазах из крепости, ведомые гонцами-южанами и в компании солдат, уходили обозы с сундуками монет, руды, китовьихшкур и жира, и прочих товаров, которые не будут проданы, но налогом перейдут в казну Яасдуров.
