В церкви эти печальные молодые мужчины в темных костюмах провожали дорогого друга в последний путь. На кладбище они стояли по обе стороны от гроба на склоне холма. Подозревали ли остальные присутствующие, что гроб Джона несли офицеры ЦРУ, тем серым, ветреным днем одетые в непримечательные плащи?
Распорядитель похорон подвел меня прямо к изголовью гроба. Мои родители встали позади меня, а священник и родители Джона — рядом. Пока мы ждали, когда все соберутся, я заметила, что порыв ветра загнул уголок покрывавшего гроб флага. Я подошла поправить его. Отец пошел следом, боясь, что я упаду или зарыдаю. Но я просто расправила флаг и разгладила полотнище рукой. Таким стал мой единственный контакт с тем ящиком с камнями. Я отказывалась представлять, что внутри лежит тело Джона.
Священник провел короткую церемонию, сказав стандартные слова для столь нестандартных похорон. Я попросила его прочитать в конце молитву о терпении. Твердым голосом я читала ее вместе с ним. Остальные молились про себя. От молитвы мне стало легче, но я слышала, что вокруг многие плакали. “Боже, дай мне сил принять все то, что я не в силах изменить, дай мне мужества изменить то, что изменить мне под силу, и дай мне мудрости, чтобы я смогла отличить одно от другого. Аминь”.
Затем потерявшие брата и замечательного друга молодые мужчины, которые несли гроб, стали складывать флаг. Я задумалась, кто из них был скаутом и научился этому ритуалу. Усмехнувшись про себя, я понадеялась, что хотя бы кто-нибудь знает, что делать. Ровно сложенный с огромной любовью флаг передали мне. Все было кончено.
Глава 4. В поисках собственного пути
Моя сложная дорога домой в конце концов привела меня в Форт-Лодердейл, в квартиру моих родителей. Хотя мама готовила мою любимую еду, а отец часами молча сидел рядом со мной у бассейна, я не могла найти спасения от мучившей меня боли — физической боли в груди и животе. Хуже того, я не могла представить себе Джона. Шок от его гибели стер его образ у меня из памяти. Я пыталась вспомнить его руки, сильные руки с длинными пальцами. Время от времени я замечала, что смотрю на лица и шеи мужчин, пытаясь вспомнить кожу Джона, светлые волосы у него на руках и его усы-подкову. Даже его запах. И все же я так и не сумела вспомнить его лицо. По сей день, чтобы увидеть его, мне приходится смотреть на фотографии. Как мог образ мужчины, которого я так сильно любила, не запечатлеться навечно в моей памяти? Похоже, пережитый шок остался со мной навсегда.
В итоге я снова стала есть, пусть и крошечными порциями. Через несколько месяцев вернулись и менструации, которых не было довольно долго. Я перестала дрожать, хотя во время похорон дрожала непроизвольно и чувствовала, как трясутся мои руки и колени. Меня вырвали из чудесной жизни, где у меня были любящий муж, дом, работа, и бросили в мир одиночества. Я плавала во времени, не понимая ни какой сегодня день, ни где я нахожусь. Само собой, я знала, где я и что случилось, но понятия не имела, что мне делать дальше.
Мама переживала все это вместе со мной. Она никогда не рассказывала мне о прошлых свиданиях со смертью, но, судя по всему, понимала мою боль.
— Давай прокатимся, — говорила она мне. — Не стоит сидеть в четырех стенах.
Мама была позитивным человеком. Она верила в доброго, милосердного Бога. И считала, что ничего в нашей жизни не происходит без причины, а потому не сомневалась, что я найду свой путь. Что еще может сделать мать, когда ее ребенок так подавлен, кроме как готовить вкусную еду и быть рядом?
Бабушка тоже не унывала.
— Лучшие умирают молодыми, — сказала она.
А затем ухмыльнулась и пошутила, что именно поэтому она еще жива в свои восемьдесят два года.
Они разделяли мою печаль и всячески старались меня поддержать.
В те недели во Флориде, размышляя о своем положении, я гадала, смогу ли снова обрести желание жить, работать и хоть чем-нибудь заниматься в своей новой жизни без Джона. Он с головой погружался во все свои начинания, был полон решимости и усердно трудился, достигая своих целей. Джон редко шел простым путем; говорил мне, что порой ему казалось, что он разочаровал родителей, выбрав не тот путь, который они для него видели. После гибели Джона его родители с гордостью рассказывали обо всем, чего он успел достичь.
У него были цели. Окончив колледж, он подал заявления на многие престижные факультеты журналистики, и везде его приняли. Затем он решил, что хочет проверить себя перед лицом опасности, и ушел добровольцем в армию. Он подписал контракт на два года, но отказался идти в офицерское училище, потому что не проникся уважением к сослуживцам. Вместо этого он решил стать десантником, пройти долгую, изнурительную подготовку и вступить в ряды “зеленых беретов”.
Он вызвался добровольцем во Вьетнам, продлив срок своей службы еще на месяц, чтобы его смогли отправить в шестимесячную командировку. Он вошел в элитную разведгруппу, которая пользовалась большим уважением. Он писал мне о легендарных личностях, которые служили вместе с ним, и удостоились медали Почета. За проявленный героизм его наградили поездкой в Тайвань, а затем и в Бангкок, сопроводив это значительными денежными выплатами. Но он никогда не рассказывал мне подробностей. Он писал из Вьетнама о страхе, говоря, что лишь страх заставляет его находить в себе смелость. Он либо ходил по лезвию бритвы, отправляясь на задание, либо расслаблялся в казармах, потягивая пиво, играя в карты, плескаясь в горячем душе. Имея двоякое мнение о войне, он признавал, что сделал свой выбор и с честью служил своей стране.
Почему он выбрал опасный путь, отправившись в Вьетнам, вместо того чтобы скрыться в тихой гавани университета? Я обрадовалась, когда он вернулся из Вьетнама живым. Казалось, я опять могу дышать полной грудью. Мы наконец могли начать совместную жизнь. Мы поженились после двухмесячного путешествия с рюкзаками по Европе, во время которого заглянули в германский Донау, где родился Джон. На церемонию, состоявшуюся 26 декабря 1969 года в Форт-Лодердейле, были приглашены лишь наши близкие. Недовольный мирной жизнью в Северной Каролине, где я преподавала в муниципальном колледже и училась в Университете Северной Каролины в Чапел-Хилле, Джон бросил себе новый вызов и подал заявление на работу в ЦРУ.
Вспоминая наше совместное прошлое, я сама должна была понять, каким станет мое будущее.
Я оценила свои прошлые места работы. Я преподавала студентам колледжа в Северной Каролине, слепым в Вирджинии, молодым “неблагополучным” испаноязычным девушкам в Коннектикуте, а также недолго работала в Национальном учительском корпусе в Лас-Крусесе, в штате Нью-Мексико. Я с переменным успехом пробовала учить лаосцев английскому. Я любила преподавать, но после смерти Джона не знала, смогу ли быть достаточно эмоционально устойчивой, чтобы удерживать внимание класса. Я всегда обращалась к своему чувству юмора и артистичности, чтобы занятия становились интересными и увлекательными. Но теперь я чувствовала себя безрадостной и уязвимой.
Мне также было сложно справляться с рутиной. В конце концов, я столкнулась с конечной реальностью — со смертью. Почему людей так занимали мимолетные, пустые вопросы жизни? Я встречала тех, у кого все было хорошо, но они все равно находили повод для недовольства. Разве они не знали, как сильно им следовало ценить жизнь? Такой была фаза гнева в моем процессе принятия неизбежного. Вместо того чтобы злиться на Джона — как я могла на него злиться, когда он сам был жертвой, проигравшим? — я злилась на незнакомцев, которые понятия не имели, какую страшную потерю я пережила.
