Каким-то чудом, несмотря на советский праздник, Элеанор сумела договориться, чтобы на следующее утро шофер забрал меня из гостиницы и отвез в постоянную квартиру на улице Вавилова, 83, примерно в шестнадцати километрах к юго-западу от посольства. Моя квартира находилась в первом из трех высотных домов на закрытой территории, обнесенной забором. В караульной будке у входа сутками дежурили советские солдаты. Вместе со мной в этом дипломатическом гетто жили иностранные бизнесмены и корреспонденты, а также дипломаты из разных стран. Некоторые московские посольства предоставляли сотрудникам жилье на своей территории, но остальным иностранцам полагалось жить в одном из множества гетто, раскиданных по городу.
Русские утверждали, что забор вокруг зданий необходим для обеспечения безопасности иностранных жильцов, но на самом деле все было иначе. Ограничивая доступ на территорию, русские не позволяли своим гражданам вступать в контакт с иностранцами. Советские милиционеры останавливали и расспрашивали каждого человека, которого не узнавали в лицо. Когда тем утром мой шофер подъехал к воротам, милиционер быстро подошел к машине, чтобы узнать, кто я такая. Улыбнувшись, я поздоровалась с ним по-русски. Он был молод и приветлив, как и большинство милиционеров, которые охраняли территорию в период моей жизни в Москве.
Моя квартира находилась на восьмом этаже. Три соседние квартиры также занимали американцы. Поставив на пол чемодан, мы с шофером едва уместились в маленьком лифте. Хоть это был не “Отис”, лифтера в нем не было. Пахло тухлой капустой и советскими сигаретами. Как выяснилось, чтобы заставить советские лифты работать, приходилось подпрыгнуть на приподнятом полу кабины — видимо, так замыкался электрический контакт, который приводил лифт в движение. А может, это помогло мне справиться с упрямым лифтом лишь один раз, а затем я просто всегда подпрыгивала, заходя в лифт в Москве. По сей день, если лифт не спешит реагировать, мне сразу хочется подпрыгнуть. Странная привычка — вторая натура.
Открыв дверь своей квартиры, я увидела объединенную с гостиной столовую, которая поразила меня убогой датской мебелью пятидесятых годов. Там стояли обитый твидом бежевый диван и два таких же кресла, место которым было в заштатном мотеле. Видавшие виды журнальный и приставной столики, обеденный стол и буфет были сделаны из тика. Слева находилась единственная спальня, в которой помещались две односпальные кровати, один комод и несколько шкафов. Ванная комната, расположенная по другую сторону гостиной, была оборудована раковиной, ванной на ножках и уже полюбившимся мне полотенцесушителем из трубы горячей воды. Соседняя дверь вела в туалет — тесную комнату размером с кладовку, куда едва влезал унитаз. В конце короткого коридора находилась кухня, укомплектованная полноразмерной стиральной машиной, сушилкой, глубокой фаянсовой раковиной и шкафчиками. Возвращаясь домой после долгих холодных ночей, проведенных на улице, я включала сушилку и прислонялась к ней, чтобы согреться. Окна гостиной выходили на узкий бетонный балкон, который я лишь изредка использовала в качестве холодильника для пива и газировки, если приглашала к себе гостей зимой. В этой квартире все было практичным, а не милым и уютным. Но я была ужасно рада распрощаться с гостиницей “Пекин”.
Я узнала, что при выезде из этой квартиры прошлые жильцы, американская пара, заменили старую мебель новой, дрекселевской, но мои соседи из американского посольства подсуетились и забрали ее себе, заменив своей жуткой гостиничной мебелью, с которой им пришлось мириться больше года. Думаю, это было справедливо, ведь я была никому неизвестной служащей низкого ранга. Мне досталась неудобная, не слишком чистая мебель, из-за которой квартира казалась неопрятной и неуютной. Не стоит и говорить, что я так и жила, как в мотеле, потому что мне не хотелось устраивать сцену. Я не сказала соседям, что мне известно об их поступке.
Оказалось, что в Москве есть центральная теплостанция, которая отапливает весь город и снабжает его горячей водой. Летом советские гидротехники перекрывали горячую воду, чтобы прочистить трубы — по крайней мере, так говорили иностранным дипломатам. Летом 1976 года, пока я сорок пять дней сидела в своей квартире без горячей воды, температура за окном колебалась в диапазоне от 4 до 15 градусов. Чтобы помыться, я нагревала воду в самой большой кастрюле, которую могла поставить на плиту, и затем аккуратно несла бурлящий кипяток по коридору в ванную, где выливала его в ванну на ножках. У меня никогда не получалось набрать больше воды, чем по щиколотку, потому что чем дольше я ее грела, тем холоднее становилась вода в ванной. Как крупная птица в маленькой луже, я обливалась водой, почти не намокая, но все же умудрялась помыться и основательно замерзнуть. Такова была моя полная приключений жизнь за рубежом, которую американская общественность ошибочно считает роскошной.
Когда шофер оставил меня одну, шум в коридоре, должно быть, услышал мой сосед Билл, работавший в научной секции посольства холостяк. Он вышел из квартиры, чтобы познакомиться со мной, и предложил мне вместе пойти на Красную площадь, чтобы посмотреть знаменитый парад в честь годовщины Октябрьской революции.
У Билла были бирюзовые “Жигули” — неделю спустя я купила такие же, только оранжевые. Он с удовольствием поделился со мной советами относительно того, как водить машину, включать зажигание, менять масло и проходить техосмотр, а также подчеркнул, что зимой в Москве не обойтись без шипованной резины. Еще он рассказал мне историю о японском дипломате, который никак не мог завести свои “Жигули” одним особенно холодным и темным зимним утром. Он видел, как советские водители грузовиков разводят костры под картерами древних моторов своих машин, чтобы нагреть масло и завести двигатель, и решил поступить точно так же. Пока он потягивал утренний чай в своей квартире, машина загорелась. Затем он понял, что это даже не его машина, потому что его машина была припаркована рядом со сгоревшей. История была печальной, но все равно забавной.
Моя машина заводилась всегда. Возможно, помогало то, что я последовала совету Билла и использовала зимнее моторное масло. В Москве большинство советских граждан на зиму ставили машины на стоянку, потому что в продаже не было ни низкотемпературного масла, ни зимней резины, ни даже накладок на дворники. Американцы, которые привезли машины из США, как мой сосед, у которого был “Мустанг”, или импортировали из Европы, как другой мой сосед, владевший “Вольво”, всегда испытывали проблемы, пытаясь завести машины, когда на улице было минус тридцать. Но мои “Жигули” ни разу меня не подводили, пока через год в моторе что-то не взорвалось. Я быстро продала машину египетскому дипломату, который отправил ее в Каир, чтобы отремонтировать и перепродать. После этого я купила себе новые “Жигули”, но на этот раз спокойного темно-синего цвета.
Билл был очень умен. Он сказал, что в детстве каждое лето ездил в лагеря для одаренных детей. Его отец в пятидесятых был ученым-ядерщиком в Ок-Ридж, штат Теннесси. Билл работал в научной секции посольства и весело проводил время, пытаясь сотрудничать с советскими коллегами при проведении экспериментов и совершении научных открытий.
В рамках этих совместных экспериментов научная секция посольства организовала доставку в Москву низкотемпературного магнита из американской лаборатории, чтобы советские ученые смогли провести свою часть советско-американского эксперимента. Магнит был огромным, но очень хрупким. В лаборатории его погрузили на платформу особой конструкции, которую прицепили к грузовику “Мак”, в буквальном смысле завезли на борт гигантского американского военно-транспортного самолета C-141 “Старлифтер” и отправили в Москву. Советская сторона хотела, чтобы ВВС США закрасили опознавательные знаки на корпусе самолета и советские граждане не узнали, что этот могучий самолет прилетел из Америки. У ВВС СССР еще не было самолета сопоставимой модели. Но американцы отказались выполнить это требование, и в московском аэропорту Шереметьево приземлился самолет со всеми опознавательными знаками ВВС США.
