Наконец, Нил включил в пакет предупреждающую записку, которую обмотал вокруг содержимого тайника. В ней по-русски говорилось: “Если вы случайно нашли это полено и открыли его, не смотрите, что внутри. Возьмите деньги и выбросьте полено в реку вместе с содержимым, потому что, обладая им, вы окажетесь в смертельной опасности”. Мы хотели дать несчастному русскому обывателю шанс избавиться от полена, если бы он вдруг нашел его и попытался определить, кому оно предназначается и что лежит внутри.
Когда Нил заклеил крышку фрагментами коры, полено стало выглядеть весьма реалистичным. Ни взглянув на него, ни взвесив его, никто бы не понял, что это фальшивка. Лишь Тригон, увидев его у столба, мог догадаться, что оно адресовано именно ему. В отличие от прошлой сигаретной пачки, оно не входило в мою сумочку. Мне не хотелось нести его в пластиковом пакете, потому что пакет могли обыскать, хотя на улице такое происходило редко. Я решила засунуть его за ремень и спрятать под пальто, придерживая рукой. Мне хотелось чувствовать его возле своего тела.
В 18:00 я, как обычно, ушла с работы, приехала домой и помахала милиционеру, стоявшему у ворот. Я надела уличную одежду, включая весеннюю куртку, которая доходила мне до середины бедра и была довольно мешковатой, что позволяло мне без труда засунуть полено за пояс, не привлекая к нему внимания. В сумочку я положила водительские права и несколько монет, чтобы оплатить проезд в метро и при необходимости совершить экстренный звонок из таксофона. Если бы у меня возникли проблемы с машиной, которые помешали бы мне вовремя приехать в бар, чтобы подать сигнал об успешном завершении операции, я должна была бы позвонить Нилу и сказать что-нибудь не относящееся к делу и не вызывающее подозрений.
Я вышла из дома и поехала по улице Вавилова на двухчасовую автомобильную прогулку с целью обнаружения слежки. В конце концов я пришла к выводу, что за мной не следят. Порой, когда за мной пристраивалась машина, я начинала сомневаться в этом, думая, что просто не понимаю, как может выглядеть группа наружного наблюдения. Но затем машина уходила в сторону, а я делала еще несколько поворотов и оставалась одна на узких улицах в запутанном лабиринте дорог.
Катаясь по Москве перед операцией, я никогда не теряла бдительности. Оставаясь настороже, я внимательно проверяла боковые улицы и прослушивала частоту, на которой вели переговоры группы наблюдения КГБ, но редко слышала даже слабый сигнал. Наконец пришло время оставить машину и спуститься в метро. Я боялась попутчиков, ведь никогда нельзя было сказать наверняка, что мужчина напротив не едет домой, отработав смену в группе наружного наблюдения. Вдруг что-то во мне покажется ему подозрительным? Вдруг он вспомнит мое лицо из книги с фотографиями американцев? Даже стараясь сливаться с толпой, я не забывала об осторожности. Но тем вечером я уверенно вышла из метро и оказалась на улице одна.
Вечер был светлым — это было 21 июня, день летнего солнцестояния, самый длинный день в году. Я пошла по Кутузовскому проспекту, прикидывая, сколько времени мне понадобится, чтобы дойти до нужного места и доставить пакет до 21:00. Хотя солнце еще не зашло, я радостно заметила, что тропинка к парку лежит в тени. Тропинка тянулась в паре метров от дороги под сенью деревьев с крупными листьями. Хотя темнота служила мне укрытием, я не могла понять, есть ли в парке кто-нибудь еще. Было тихо: я не слышала ни шума улицы, ни шагов. Похоже, рядом никто не гулял.
Оставаясь в тени, я вытащила полено из-под куртки и сунула под мышку, расположив его вертикально, чтобы прикрыть рукой. Вернувшись на тротуар, я позволила полену выскользнуть и упасть у фонарного столба. После этого я вышла из парка тем же путем, которым в него зашла. Понимая, что не могу вернуться на место раньше, чем через полтора часа, я перешла на другую сторону улицы и углубилась в лабиринт высоких жилых домов.
Пока я гуляла, у меня было время подумать, какой пакет я только что доставила Тригону. Полено хранило тепло моего тела, и это был единственный личный контакт Тригона с нашей организацией. Я гадала, как он живет, идя на такие серьезные риски для сотрудничества с нами. Должно быть, он чувствовал себя одиноким. Он один противостоял могучей системе. В Боготе он хотя бы общался с оперативниками, встречаясь с ними на конспиративной квартире. Но здесь ему не с кем было поделиться своими страхами, надеждами и мечтами о будущем. Ему оставалось лишь цепляться за наши сдержанные послания, в которых мы выражали ему свою благодарность и хвалили его за успешную работу. Мы не могли установить с ним личный контакт, чтобы он не отступился от своей опасной миссии.
Мне было страшно думать о ручке с ядом, лежавшей в полене, которое он, возможно, подбирал в эту самую минуту. Как он определит, когда именно его арестуют? И найдет ли в себе смелость воспользоваться ручкой? Или же он ошибется, решив, что конец совсем близок, и слишком рано выпьет яд? Может, он попросил яд из дерзости, полагая, что мы ни за что не исполним его требование? Нет, я знала, что храбрости ему не занимать. Он все продумал, и я сдержала наше обещание, доставив ему яд. И все же мне было больно и страшно за него.
Вернувшись в парк, я обнаружила смятый молочный пакет ровно там, где оставила полено. Как всегда, чтобы никто не поднял пакет, Тригон покрыл его напоминающей рвоту субстанцией, которую он делал из горчичников. Осторожно подняв закладку, я положила ее в черный целлофановый пакет, который лежал у меня в сумочке. Вкус победы был сладок. Я наконец совершила первый синхронизированный обмен в Москве.
Единственной проблемой той операции стал сигнал о получении пакета. Мне нужно было нанести ярко-красной помадой метку на стену автобусной остановки. Выходя из парка, я посмотрела на другую сторону Кутузовского проспекта и заметила, что остановка полна людей. Выбора у меня не было: я должна была нанести свою метку, какими бы ни были обстоятельства.
Я подошла к остановке, словно намереваясь подождать автобус. Прислонившись снаружи к стеклянной стене, я медленно вытащила из кармана открытый тюбик помады. Мне хотелось, чтобы метку было хорошо видно, но от прилива адреналина я так разнервничалась, что надавила слишком сильно. Помада сломалась. И все же на остановке осталась небольшая метка. Не глядя на результат своей работы и не имея необходимости и дальше ждать придуманный автобус, я развернулась и пошла прочь, в сторону центра. Возвращаясь на метро к машине, я держала перепачканную помадой правую руку в кармане. В следующей радиопередаче мы сообщили Тригону, что получили его пакет.
На следующее утро я восторженно показала оперативникам, собравшимся в офисе, переданный Тригоном пакет и рассказала, как прошел мой удивительный вечер. Нил забрал у меня пакет, чтобы вскрыть его. Нам не терпелось узнать, что лежит внутри. Тригон передал нам катушки с 35-миллиметровой пленкой, которые поместил в презервативы, чтобы они не повредились на улице. На одной пленке было его личное письмо, адресованное нам. Он сказал, что зимой болел, а потому не мог осуществлять доставки по графику. Он также сказал, что всю зиму не пользовался машиной и не мог подавать сигналы на “Парковке”. На другие 35-миллиметровые пленки были отсняты бесценные документы, которые в течение нескольких месяцев переводили и распространяли эксперты из отдела СССР. К одному из документов прилагалась сопроводительная записка, которая указывала на его относительную важность, поскольку он был перенаправлен высшим чинам Министерства иностранных дел. Мне понравилось, каким надежным оказался синхронизированный обмен, и я предложила еще раз прибегнуть к нему в “Лесу”.
