Углубившись в историю о своем аресте, я не заметила, что девять-десять минут растянулись почти до двадцати. Президент Картер внимательно слушал меня и рассматривал предметы, которые я ему показывала. Я закончила рассказ, описав свое возвращение домой. Президент спросил, полечу ли я обратно в Москву, но я сказала, что меня официально депортировали из СССР без права возвращения.
Директор Тернер поблагодарил президента и кивнул мне, намекая, что пора уходить. Я собрала вещи и сказала спасибо президенту, который поднялся и пожал мне руку. Когда я направилась к двери, Бжезинский тоже пожал мне руку со словами: “Я глубоко восхищен вашей смелостью”. Остальные согласились с ним. Я посмотрела на него, и наши взгляды встретились. Я поблагодарила его. Он действительно понимал, что я делала, какие цели стояли перед неутомимыми сотрудниками московского отделения ЦРУ и какую важную роль ЦРУ играло в разработке внешней политики США и поддержании хрупкого баланса сил в мире.
Закрыв за собой дверь, я медленно выдохнула и смутилась. Я понятия не имела, следует ли мне дождаться директора. Я даже не знала, как вернуться по коридору к нужной лестнице. Решив, что директор вряд ли рассчитывает, что я стану его ждать, я попросила секретаря проводить меня к выходу. Уже знакомым путем я вышла на улицу и вернулась к ИОП, где меня ждал Джон.
Позже в тот же день я получила рукописную записку от директора Тернера, который благодарил меня за профессионализм во время встречи. Он отметил: “Вы единственный человек, который за три дня успел повстречаться лицом к лицу и с КГБ, и с президентом США. Я восхищаюсь вами. Мои поздравления!”
Руководители секции советских восточноевропейских стран велели мне не сообщать коллегам, что я встретилась с президентом, чтобы лично рассказать ему о случившемся. Полагаю, они не хотели ни чтобы все узнали, что ЦРУ потеряло Тригона, который был одним из самых ценных агентов, ни чтобы стало понятно, какую исключительную важность Тригон представлял для разведки ЦРУ в интересах Белого дома и Совета национальной безопасности. Мой арест хотели представить недоразумением, которое произошло, потому что меня приняли за другую. Много лет я никому не говорила, что встречалась с президентом Картером, хотя новость о гибели Тригона всего за несколько недель разошлась по ЦРУ.
Остаток недели я встречалась с оперативниками, офицерами контрразведки и коллегами, в подробностях рассказывая им о своем аресте. Все они считали эту информацию бесценной, ведь она позволяла им понять, каково работать в Москве, и расспрашивали меня, что могло вызвать мой арест, поскольку они поддерживали текущие операции с московскими агентами и планировали будущие.
В ходе одной из тяжелых встреч с офицерами секции советских восточноевропейских стран мы с Тимом с удивлением узнали, что в штаб-квартире серьезные сомнения насчет Тригона возникли задолго до моего ареста и что эти сомнения не ограничивались аномалиями, которые мы обсуждали в московском отделении ЦРУ. Офицеры намекнули, что у них были основания предположить, что Тригон попал под подозрение, а возможно, даже оказался скомпрометирован и вынужден сотрудничать с КГБ. Мы с Тимом сказали, что обеспокоены, что эту информацию не передали в московское отделение, ведь в таком случае мы могли бы придумать проверку, чтобы определить, на свободе Тригон или уже в руках КГБ, не рискуя арестом оперативника. Офицеры сразу отказались от категоричных суждений и подчеркнули, что просто обсуждали этот вопрос, но не установили ничего однозначно на основе свидетельств из отчетов Тригона.
После этой тревожной встречи мы с Тимом решили пообедать в прекрасном французском ресторане, чтобы снять напряжение. Шагая по Джорджтауну тем чудесным и теплым июльским днем, мы оба чувствовали, что штаб-квартира нас обманула. Офицеры штаб-квартиры любят похвастаться своим умом, но часто лишь постфактум. Однако задним умом все мы сильны. После обеда мы пошли обратно к машине. Что-то упало мне на голову. Осторожно дотронувшись до волос, я обнаружила, что птица покакала прямо мне на макушку, на только что обновленную прическу со светлыми, почти белыми прядями. Хуже того, мерзкая птица явно пообедала фиолетовыми ягодами. Я усомнилась, что это действительно хорошая примета, как мне твердили в детстве. Тим весь день вспоминал об этом с содроганием.
В конце недели, успокоившись и расслабившись в компании Джека, Сьюзи и их смышленых детей, я отправилась в Форт-Лодердейл, где по-прежнему жили мои родители. Они встретили меня с распростертыми объятиями, почти как пять лет назад. Очередное мое опасное приключение подошло к концу, и они приняли меня обратно в свое гнездо. Уверена, они сомневались, стоит ли мне и дальше работать в ЦРУ.
Я была совершенно измотана — вероятно, сказывались работа на два фронта в Москве и постоянный адреналин оперативных действий. У меня не было перерывов, у меня не было даже возможности показать свое истинное лицо. Большинство моих друзей в Москве не знали, что я вела двойную жизнь. Чтобы объяснить свой внезапный отъезд в субботу, 16 июля, я сказала друзьям, что моя мама серьезно больна. Они поверили, что я взяла отпуск по семейным обстоятельствам и сократила свою командировку, чтобы быть рядом с ней. Мама не болела, но мы с ней часто смеялись над ее быстрым выздоровлением. Я выздоравливала медленнее. Я много спала и неожиданно осознала, как устала от тяжелой московской жизни и работы.
В начале августа я купила новый автомобиль, “Понтиак-Транс-Ам”, снова полностью белый, и украсила его сине-красной полосой на боку. У меня были причины оставаться патриоткой. Мой дом в Фолс-Черч в Вирджинии был сдан до конца сентября, поскольку я не предвидела своего раннего возвращения. Поэтому мне пришлось выселить жильцов раньше срока. Все получилось, но не без финансовых потерь. Людям кажется, что офицеры ЦРУ получают огромные деньги, работая за границей, и имеют прибавку за переработки и тяжелые условия службы. Но в Москве я получала лишь зарплату ЦРУ без каких-либо надбавок за переработки и вредность. Я вернулась домой, скопив достаточное количество денег, только потому что у меня не было ни времени, ни возможности тратить их в Москве. Во время командировки мой разряд повысили с девятого до одиннадцатого, но я все равно осталась в Москве офицером самого низкого ранга.
Чтобы вернуться к жизни в Вирджинии, мне нужно было не только забрать личные вещи из хранилища и заново обставить свой дом, но и найти в штаб-квартире работу, которая была бы мне интересна и позволяла бы использовать приобретенный в Москве опыт. Русские не сообщали о моем аресте в прессе, и это позволило мне не распространяться о жизни и работе в Москве в разговорах с друзьями и соседями, не связанными с управлением, и жить дальше так, словно ничего необычного не произошло.
Когда я встретилась с руководителем секции советских восточноевропейских стран Джорджем Каларисом, чтобы обсудить свое будущее, он сказал, что я могу незамедлительно отправиться в новую командировку, если я сама этого хочу. У него было несколько вариантов, и я могла выбрать любой из них. Но я сказала, что хочу некоторое время поработать в штаб-квартире. Командировка в Москву оказалась очень сложной — и тем более сложной, что я была одна, — и мне нужно было восстановить силы.
