Закончив читать, Жердяй поднялся, подошел к сейфу и спрятал в него бумагу. Потом вернулся к столу и сел, потирая руки. Вербовка состоялась. При этом ни слова не сказано в документе о финансовых обязательствах Ревкомиссии.
– У меня к вам еще вопрос, профессор, – сказал Жердяй. – Что бы вы сделали в первую очередь, учитывая ситуацию в нашей стране?
Профессор улыбнулся. Раз спрашивают, значит, доверяют, и выдал как на духу:
– Убрал бы всех проституток с улиц, включая электронных…
– Ну, это вы хватили, конечно… – Жердяй сделал умное лицо. – Это же наш бюджет…
Помолчав, он стал развивать для агента легенду, на ходу озадачивая:
– Для всех – вы под подпиской о невыезде… На вас наехало МГБ, точнее, Ревком… Вас преследуют за инакомыслие, ждем от вас следующих посланий в виде плакатов – для нас важно собрать побольше под вашей крышей. Смелее. Активнее. Государство вас не забудет.
– А как же моя экспедиция? – опомнился Самоквасов, но ему заткнули глотку. Было время – ела тетя семя, а теперь семечки жует.
Вечером Самоквасов жаловался жене. Обложили со всех сторон, вздохнуть не дают умному человеку.
– Бежать надо из этой дыры! – воскликнула Елизавета. – За границу! На кафедру археологии хоть куда-нибудь…
– Куда бежать! – удивился Самоквасов. – Кругом блядство одно, вранье несусветное, собутыльничество…
Глава 10
Там леший бродит
«Не справиться никогда! – билось в груди у Кошкина. – Да. Никогда. Потому что бункер изготовлен из толстой стали. Такой толстой, что даже думать забудь, чтобы разрезать ее хоть каким-нибудь способом. Особенно если учесть, что таких способов у тебя круглый нуль. Нет такой возможности у тебя. И никогда не будет…»
Катенька прижалась к нему, и он почувствовал, как мелко ее колотит.
– Простите меня, – ворчал в темноте Шендерович. – Я не хотел.
Не хотел он! Кошкин обнял девушку и поцеловал в губы. Он не боялся, что его неправильно поймут, оттолкнут или закричат, как это любила делать первая жена. Катя не оттолкнула его, продолжая нашептывать:
– Что же нам делать? Мы замурованы… Навсегда…
Ее голос вдруг прервали звуки, похожие на треск древесины: Шендерович в темноте подобрался к электронной даме и теперь, вероятно, дубасил пластиковое чудовище.
– Я разобью тебе всю морду! – закричал он в исступлении. – Тебя не узнает твой разработчик!
– Стоять! – крикнул Кошкин и бросился на звуки.
– Папа! – дернулась за ним Катенька. – Это всего лишь машина!
Наткнувшись на Шендеровича, Кошкин перехватил его руку и с трудом вырвал какой-то продолговатый предмет, оказавшийся резиновой дубинкой.
– Нам не на кого надеяться, кроме нее! Это все, что осталось! – крикнул Кошкин.
Пульсар ничего не хотел понимать:
– Здесь бункер! Мы в мышеловке!
– Успокойся…
– Здесь темно! Как у этого в жопе!
– Где у нас клава? – Кошкин насторожился. – На столе здесь лежала…
Он пробежался пальцами по столу и не нашел знакомую с детства вещь – с рядами букв, выпуклой серединой и метками на центральных буквах «А» и «О». Он видел клавиатуру на столе, до того как погас свет. Только бы найти ее, и только бы на ней сохранились стандартные метки.
Однако на поверхности стола не было ничего, кроме монитора. Вынув из кармана телефон, Кошкин включил подсветку, опустился на колени и ничего не нашел. Коридор тоже оказался пустым, не считая пары стульев возле стола. Кошкин, не поднимаясь, двинулся в обратном направлении, рассматривая предметы. Вот стол. А вот кресло – в нем застыла баба-машина. Она и сейчас здесь сидит, свесив ноги. Кошкин, обогнув стол, в полумраке увидел клавиатуру – баба держала ее, прижав к животу.
Кошкин поднялся, придвинулся к ней. Это было примитивное программное устройство, определяемое знатоками как зачаток искусственного интеллекта. Аналог подобного устройства до сих пор хранится в краеведческом музее. Недоношенным оказался зачаток. Клавиатуру, однако, устройство спасло от ударов и теперь не желало отпускать.
– Дай мне, – тихо сказал Кошкин. – Мне надо…
Пальцы у бабы дрогнули и разжались. Кошкин положил клавиатуру на стол, придвинул стул и сел. Катенька с отцом стояли рядом. Подсветка телефона отключилась, и наступила тьма.
Пульсар вынул свой телефон:
– Давай я буду светить…
– Береги батарею…
Кошкин коснулся клавиатуры, привычно поймал указательными пальцами маяки над центральными буквами и стал набирать одному ему известный текст – слепой печатью, которой овладел еще студентом. И вскоре ожил монитор, на нем побежали символы. Добившись этого, Кошкин откинулся на спинку стула и стал наблюдать за работой устройства. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем в «бочке» затеплился свет. Затем щелкнула дверь.
– Уходите! – Пальцы у Кошкина метнулись к клавиатуре. – Придержите дверь. Я за вами… Быстро!
Пульсар бросился к выходу, распахнул дверь и стоял теперь в светлом проеме. Катенька не двигалась с места.
– Беги! – крикнул Кошкин. – У нас мало времени!
– А ты?
– Я за тобой!
Катенька пятилась к выходу, затем развернулась, и в этот момент дверь опять ожила. Она двигалась неуклонно, словно пресс. Кошкин бросился к ней, но вовремя не успел. Пах! Дверь тяжело затворилась. Лязгнули запоры. На секунду ожил штурвал, потом наступила тишина, и снова погас свет.
Кошкин вернулся к столу, придвинул к себе клавиатуру и принялся вводить команды, но, сколько ни старался, получал один и тот же ответ: «Несанкционированное проникновение в систему. Ваши попытки бессмысленны – введите установленные имя и пароль…»
Потом в мониторе показалась машина Пульсара, она мелькнула возле шкафов, затем в тоннеле и, наконец, пропала. Снаружи теперь не было никого, кто мог бы вызволить из заточения. Это говорило лишь об одном: все события, начиная от встречи на площади Независимости и кончая сегодняшним днем, – дикий спектакль, итогом которого станет смерть. От истощения. От обезвоживания. От недостатка воздуха. Ото всего в совокупности.
Кошкин в бессилии опустил голову на стол. Интересно, сколько человек проживет в подобных условиях? День? Два? Один йог, говорят, вообще отказался от пищи: сел на камень и так сидит с прошлого века.
«Так-то оно так, но ведь надо же что-то делать!» – ворохнулось опять. Он достал телефон из кармана, нашел материн номер и нажал кнопку.
– Как ты, сынок? – оживилась Софья Степановна. – Как вы там все – Катя, Федор Ильич? Говори! Что молчишь?!
– А что говорить? Здесь такие горы! Озеро! Лес… Пока, мама. По возвращении расскажу. До свидания…
