Ворошилову (Птушечку), суховатую даму, именовавшую себя каким-то преподавателем, в середине века выслали из Москвы – в то время оттуда мели всех подряд под видом очистки мегаполиса от тунеядцев. Оказавшись на Волге, как ей казалось, совсем ненадолго, она намертво пустила здесь корни, сойдясь с Троекуровой во взглядах по поводу свободной любви. Мало того, Птушечка не на шутку здесь раскрутилась, приобретя славу у местного бомонда. Пришлось, правда, работать в местной школе, иначе ей грозил фиолетовый оттиск в паспорт: «Голь перекатная».
Упомянутые дамы успели в этой жизни многое: заработать приличную пенсию, обзавестись крышей над головой. Временами они позволяли себе навестить Баден-Баден, отдохнуть там на водах. Вернувшись, они рассказывали соседям про хорошую воду, что просто ужас какой-то по сравнению с великой русской рекой. Как результат, дамы оказались незамужними и бездетными.
Жизнь так быстро проскочила мимо этих двух, что оставалось только злорадствовать в отношении противоположного пола. Дамы гуляли теперь вдвоем, поскольку одиночество не давало покоя. На сегодняшний день путь их лежал мимо летнего ресторана, в который им, как дамам, был закрыт доступ по причине отсутствия членских билетов. А членских билетов у них не было ввиду отсутствия мужских членов как таковых. В общем, замкнутый круг получался, который не обойти, не объехать.
– Ой, кто там сидит?! Кажись, прокурор… – чирикнула Ворошилова, вытягивая костлявую шею.
– Заткни пасть! – рыкнула грудным голосом Троекурова.
– Чё я-то? – обиделась та, отворачиваясь. – Сама таращится, а мне нельзя.
– Молчи…
– Смотри, чё делают-то… – Ворошилова, упершись передком в чугунный парапет, уставилась под косогор: внизу, среди зарослей, расположился целый табор андроидов-проституток обоего пола. Раздевшись догола, они бродили среди деревьев и гоготали по-гусиному.
– Никак лететь собрались?! – воскликнула она. – Сбились в стаю! Ты посмотри! И эти с ними…
В кустах валялись настоящие мужики. А также и бабы. Нагишом. И это было что-то новенькое. Во всяком случае, такого не позволялось еще неделю назад.
– Чему удивляешься, – осадила ее Троекурова. – У нас дефолт без малого, вот и разрешили этим, чтобы казну пополнять…
Ворошилова понимающе сморщила губы, задрала голову. Вот оно, значит, как… А она-то думала…
– Мы еще, может, не то увидим.
– Раньше, заметь, так не жили… Невдомек было… Мокрощелов, бывало…
– Пошли! Хватит пялиться!
Троекурова дернула Ворошилову под локоть и потащила вдоль парапета. Они шли и ругали старые времена.
– Бывало, абортами одними замучают, – говорила Троекурова. – Зато сейчас-то как хорошо – трахайся не хочу. Я одного недавно выписала себе, – созналась она, – новое поколение…
– И как? Хорош?
– Так он, стервец, знаешь чё выдумал? Ты, говорит, старая для меня, так что придется доплачивать, чтобы я дышал с тобой одним воздухом. Иначе, говорит, обращусь в профсоюз, и ты у меня загремишь на лесопилку…
– Куда?
– В смысле, на лесоповал…
– Иди ты!
– Паразит…
– Тварь лохотронная…
– Это он, конечно, загнул. Я как дала ему по зубам – он и выпал в осадок… Впрочем, деньжонки с меня слупили…
Дамы замолчали, продолжая путь. Потом Ворошилова остановилась и заговорила, часто дыша:
– Постой, а то задохнусь.
Вынув их кармана баллончик с наконечником, она брызнула себе в рот аэрозоль, задержала дыхание.
– Говорю, эндогенное дыхание осваивать надо… – вспомнила Троекурова. – Так ты нет! Это как же мы можем?!
– Жопой, что ли, дышать прикажешь? – огрызнулась Ворошилова, пряча баллончик в карман. – Это тебе не по углам ссать…
– Что же я сделаю, раз у меня мочевой слабый… Приходится… Ой, сейчас обоссусь! Где у нас контейнерная?! Ай, напомнила – и понесло!
Троекурова скрестила ноги и так стояла, рыская глазами по ближайшим углам.
– Вечно у тебя…
Переждав, когда немного отпустит, Троекурова метнулась в сторону задворок краеведческого музея – к садику, выходящему к площади Независимости, присела за красным пожарным ящиком с песком и с удовольствием опорожнилась.
Ворошилова стояла в воротах и глядела по сторонам. Вдали, среди лип, молодой дворник скреб пластиковой метлой асфальт, сгоняя в кучу опавшие листья.
– Как выпью кофе, – сказала Троекурова, – так из меня – не поверишь! – прет, как из ручья… Ей-богу… Как мочегонное… А тебе… говорю… купи Ваньку-встаньку и живи на здоровье…
Поддернув брюки, она застегнула их, оправила пиджак, затем вынула из сумочки зеркальце и наскоро оглядела лицо.
– Прелесть, – вздохнула она, – красавица. А счастья нет…
Она вышла со двора, Ворошилова взяла ее под локоть, и они продолжили путь. Но только теперь в обратном направлении, не сговариваясь, – туда, где, по их мнению, могло быть хоть что-то, отличное от их нынешнего существования.
– Иногда лежу в кровати и думаю, – сказала Ворошилова, – а вдруг Мокрощелов живой? Обитает где-нибудь и в ус не дует.
– Да… – вздохнула Троекурова, – куратор он был прелестный… Во всем разбирался… До сих пор не знаю, какую он должность занимал в правительстве…
– Как это? По делам каких-то меньшинств будто бы… И если б не он…
Ворошилова не успела закончить мысль: перед ней обозначился коричнево-серый, в крапинку, автомобиль, за которым полз огромный автобус, и тотчас раздался мужской голос:
– Стоять! Ни с места!
Голос не терпел возражений. Однако дамы продолжили путь, пытаясь обойти транспортное средство.
– Я сказал: стоять! – рявкнуло над машиной. Двери у нее отворились, изнутри выбрался наружу белобрысый мужик – вылитый альбинос! – и преградил путь женщинам. Сбоку от мужика образовался еще один. Рыжий.
– Что вам надо?! Отстаньте! – ощетинились дамы.
Однако никто их не слушал. Из автобуса посыпались мужики – в форме и масках с прорезями для глаз, после чего стало ясно, что пешеходов остановили для чего-то очень серьезного. Не говоря ни слова, Троекурову с подружкой усадили в машину, на заднее сиденье. Это было очевидным нарушением гражданских прав, и Троекурова решила не молчать.
– Я буду жаловаться Мокрощелову! – заявила она.
Рыжий удивленно посмотрел в ее сторону.
– Мокрощелов какой-то, – сказал он белобрысому. – Вы не знаете такого?
– Нет, – ответил тот.
– Вот и я не знаю.
На косогоре к этому времени уже толпились андроиды вперемежку с людьми, вокруг стояли военные в черной форме. Это была не полиция.
