Софья Степановна громко вздохнула: за сыном приглядывала не Катенька, а та же пройдоха. У одной Машеньки до всего руки доходят… Хвалить вот только нельзя раньше времени, потому что гордиться начнет.
Она не подала виду, что благодарна Машеньке, и плавненько перешла к другой теме. Жил-был мальчик по имени Левочка. Лева. Короче, царь звериный, а когда подрос, то пошел на службу морским офицером, закончив для начала военно-морское училище. А когда отслужил, то родина малая ушла к этому времени в свободное плавание – согласно свободному курсу, пока ее не насадили на мель. И теперь тому Леве плохо, потому что сдуру согласился пойти в начальники над правительством. А фамилия тому Левоньке – Большов… Хорошая такая фамилия.
– Он говорит, что всему есть свое объяснение, – продолжила Софья Степановна. – Это, говорит, всего лишь эксперимент. К нему может быть причастен кто угодно, включая бывшую метрополию.
– Москва, что ли? – хрипнул Кошкин.
– Вот этого он мне не сказал. Мы с ним в школе учились вместе…
Она еще что-то хотела сказать, но звук телефона ее перебил. Она достала телефон из бокового кармана куртки, нажала кнопку, поднесла к уху и стала бледнеть на глазах.
– Да, Лева. Конечно, помню… А ты-то сам как? Совет создаете? Бог в помощь тебе, дорогой…
Она отключила телефон и посмотрела в сторону сына.
– Дорогой? Он кто тебе? – дернулся тот в кресле.
– Человек, – ответила мать. – Которого я любила…
Тот самый человек в это время находился у себя в кабинете. Положив трубку, он ухватился за голову и так сидел, упираясь локтями в стол. Сообщение службы спасения выбивало из-под него остатки почвы. «В результате неоправданных хаотичных команд, подаваемых искусственным интеллектом, – говорилось в телефонограмме, – проснулась забытая всеми Машина Возмездия, она в состоянии уничтожить весь мир…»
Потом ему позвонил некто и поставленным женским голосом заявил:
– Прошу перечислить на счета в Швейцарском банке два миллиарда золотых единиц…
– Кто ты такая, чтоб я тебя слушал! – удивился Большов.
– По одному миллиарду на каждый счет соответственно… – продолжила дама.
Лев Давидович бросил трубку, поднял другую и принялся орать администратору:
– Тебя для чего туда поставили!.. Ты можешь мне объяснить?!
– Так точно! Но мы не можем воздействовать… У нас незаконное проникновение… Извините, сработал факс…
Большов кинул и эту трубку, а вскоре к нему в кабинет вбежал растрепанный молодой человек, который от дверей завопил:
– Уведомление! – и, подскочив к столу, положил перед Большовым на стол бумажный лист.
От бумаги веяло новой опасностью. Большов поднял ее со стола и стал читать.
«Уважаемый Лев Давидович! По получении настоящего уведомления прошу незамедлительно перевести ранее означенную сумму на счета в Швейцарском банке. Уточняю: перевод можете произвести в любом из отделений банка, иначе ваш убогий мир будет уничтожен одним ударом!»
Далее шли два номера счета, а также подпись: «Ваша убийственная Машина».
Большов кинул быстрый взгляд в верхнюю часть поганой бумаги и понял, что уведомление было продублировано – оно было адресовано в Министерство экономического развития, главному прокурору, а также какому-то Кошкину В.Л.
Лев Давидович напрягся. Не тот ли это Кошкин В.Л., о котором ему говорила Софья Степановна? Сынок их родимый… Хотя это могло быть обычное совпадение: под этими инициалами мог быть кто угодно, в том числе какой-нибудь Вольдемар…
Большов повернулся к компьютеру, нашел в словаре Вольдемара. Оказалось, имя имеет германское происхождение, переводится как «знаменитый властитель», встречается редко. Впрочем, Кошкин мог быть Владимиром Львовичем – мало ли совпадений встречается.
Лев Давидович вышел в приемную, велел помощнику срочно собрать правительство, пригласив также силовиков. Затем вернулся в кабинет. А через час он сидел в другом зале во главе просторного, как летное поле, стола и вел заседание по поводу вымогания денег у нищей республики.
– Я в ужасе! – не выдержал он. – Это же вымогательство! Денег вообще нет ни рубля, ни тенге, не говоря о юанях…
– А расчетные единицы?! – воскликнула министр здравоохранения.
– Забудьте, – осадил ее Римов. – Это вчерашний день.
– Но как же! – продолжила та. – Ведь нам обещали! У нас договор!
Заседание правительства грозило превратиться в обычный базар, завязнув по горло в частностях, и Большов велел всем замолчать.
– Москва нам не помощница, так что давайте сами думать, как нам выйти из положения. – Он взял со стола бумагу. – Здесь значится некто Кошкин… С какого он сюда затесался? Кто он такой?
– Надо у него спросить, – сказал прокурор.
– Верно, – согласился Большов и тут же объявил перерыв.
А еще через час правительство собралось вновь. В зал пригласили молодого человека по фамилии Кошкин, поставили у стола, но вопросов пока что не задавали. Большов издали смотрел в его сторону. Кто он таков, этот Кошкин В.Л.? Обычный уважаемый? У которого за душой ни копья? И чем больше смотрел в его сторону Лев Давидович, тем больше узнавал в нем себя молодого.
Тишину кабинета первым нарушил Жердяй. Он держал в руках копию послания. Попросив разрешения у Большова, он встал с места, подошел к Кошкину и спросил:
– Почему здесь твоя фамилия, уважаемый Кошкин?
– Где? – спросил Кошкин.
– А ты разве не получал этого?
Жердяй расправил лист и сунул под нос Кошкину. Тот перехватил бумажку, отстранил от себя и стал читать, затем слабо кивнул.
– Не слышу ответа! – каркнул над ним Жердяй.
– Как вам сказать… Я зубы чистил, помощница мне приносит, а тут вы с Татьянохой…
– Ага, – обрадовался Жердяй. – Значит, читал! А теперь скажи: почему тебе это прислали, уважаемый хакер? И при чем здесь этот вопрос, карандашиком обозначенный возле твоей фамилии?
– А я знаю?! – крикнул в свою защиту Кошкин. – Я, что ли, у вас здесь работаю?!
– Ты погоди… Ты не ори, – понизил голос Жердяй. – И отвечай, когда тебя спрашивают…
Жердяй оглядел зал с высоты своего роста и хищно улыбнулся. Министры, за исключением председателя, сидели перед ним, как кролики, и жалобно поглядывали.
– Повторяю. Откуда взялось здесь твое ФИО?
– Сам удивляюсь…
Кошкин валял дурака. Он давно догадался: Машина уцепилась в его фамилию еще в тот день, когда он сидел в заточении – в темном бункере, без воды, без пищи, без надежды на освобождение. Как последний зэк времен сталинизма без права на переписку.
