Моему литагенту Энтони Харвуду
Спустя двадцать лет самое время сказать спасибо.
Книга первая
Двадцать семь часов
и сорок две минуты
Лора Брандт знала все о выходе из стазис-камеры. Процесс походил на завершение процедуры омоложения старого образца, которую она прошла за день до того, как биононические вставки и гены прогрессоров секвенировали в человеческую ДНК и практически отменили старение. Медленное комфортное всплывание сознания, постепенный равномерный прогрев тела, питательные растворы и наркотический туман, снимавший остроту неприятных ощущений и дезориентации. И к тому моменту, когда вы окончательно пробуждались и готовы были открыть глаза, все ощущалось так, словно вы проспали целую ночь, отлично выспались и с энтузиазмом предвкушаете новый день. Плотный завтрак – блинчики с кленовым сиропом, зажаренный до хруста бекон и холодный апельсиновый сок (спасибо, льда не надо) – добавлял завершающий штрих, полностью возвращая в реальность. Сейчас Лоре полагалось очнуться в конечной точке траектории, проложенной к звездному скоплению за пределами Млечного Пути, где она и другие представители династии Брандт собирались начать жизнь заново, основав совершенно новую цивилизацию, ничуть не похожую на старое пресыщенное Содружество, оставленное позади.
Вместо этого ее ждала процедура экстренного извлечения, которую экипаж корабля называл «откупорка».
Кто-то снаружи вдавил красную кнопку на ее стазис-камере. Мощные средства для воскрешения хлынули в еще не согревшееся тело. Трубки, по которым перекачивалась кровь, отсоединились от ее шеи и бедер. От резкого перехода мышцы скрутило спазмами. Мочевой пузырь лихорадочно сигналил мозгу о том, что он переполнен, но, согласно процедуре экстренного извлечения, катетер уже автоматически убрали – отличное инженерное решение, ребята. И все это казалось мелочью по сравнению с головной болью, разрывающей череп. В животе поднялась волна тошноты, отчего судорожно сократилась диафрагма.
Лора распахнула глаза, но увидела лишь отвратительный калейдоскоп размытых световых пятен. Одновременно она открыла рот, и ее вырвало. Желудок сжался, и тело рефлекторно приняло сидячее положение. Ее голова врезалась в крышку стазис-камеры, которая еще не откинулась полностью.
– Хренассе!
К неясным контурам перед глазами добавились красные сполохи боли. Лора снова сложилась пополам, и ее опять вытошнило.
– Полегче, – сказал чей-то голос.
Кто-то взял ее за плечи и придерживал, пока ее рвало. Ей подставили пластиковый тазик, куда и попала бóльшая часть мерзкой жидкости.
– Еще?
– Чего? – простонала Лора.
– Еще будешь блевать?
Лора бессильно зарычала. Ей было слишком плохо, чтобы она могла знать ответ. Каждая часть ее тела громко жаловалась, как ужасно она себя чувствует.
– Дыши глубоко, – сказал все тот же голос.
– О, ради всего…
Просто дышать – это уже был непомерный труд при том, как ее трясло, а он хочет убедить ее следовать йоговской практике? Дурацкий голос…
– Ты отлично справляешься. Средства для воскрешения вот-вот подействуют.
Лора сглотнула – горло горело, обожженное мерзкой кислотой, – но ей стало самую малость легче дышать. Настолько плохо она себя не чувствовала уже несколько сотен лет. Не самая приятная мысль, но хотя бы логичная. «Почему биононика мне не помогает?» Крошечные молекулярные машины, добавленные в каждую клетку тела, обязаны помочь ей прийти в себя. Лора попыталась сфокусировать зрение так, чтобы световые пятна обрели резкость. Какие-то из них должны быть иконками ее экзообзора. Задача оказалась ей не по силам.
– Дерьмовая штука откупорка, да?
Лора наконец узнала голос. Энди Гренфор, из медицинского персонала «Вермиллиона», – вполне славный малый, она встречала его на нескольких предполетных вечеринках. Лора сделала глубокий вдох, дрожа всем телом.
– Что стряслось? Почему ты меня выдернул?
– Капитан велел тебя вытащить и привести. И у нас мало времени. Извини.
Лоре удалось сфокусировать взгляд на лице Энди – знакомый нос картошкой и светло-карие глаза, а под глазами огромные мешки. Седеющие волосы торчат неопрятными клочьями. Такое старое, потрепанное лицо было необычным в Содружестве, где все использовали секвенирование генов как косметическую процедуру, стремясь выглядеть безупречно. Лора всегда полагала: современное человечество похоже на расу юных супермоделей – и нельзя сказать наверняка, что это к лучшему. Если кто-то отклонялся от совершенства, то либо в угоду моде, либо демонстрируя индивидуализм в духе «а пошли вы все!».
– «Вермиллион» поврежден?
– Нет. – Энди нервно улыбнулся. – Не совсем. Просто мы потерялись.
– Потерялись?
Ответ Энди встревожил Лору еще сильнее. Разве можно заблудиться, если летишь к звездному скоплению, диаметр которого – двадцать тысяч световых лет? Вряд ли возможно потерять из виду нечто такого масштаба.
– Бред какой-то.
– Капитан все объяснит. Давай доставим тебя на мостик.
Лора молча запросила у своего юз-дубля общий обзор состояния организма. Вездесущий полуразумный комплекс утилит, работающий в ее макро-клеточных ячейках, немедленно откликнулся и развернул базовый набор мнемоиконок, тонких линий волшебного синего света, наложившихся поверх ее расплывчатого поля зрения. Лора нахмурилась. Если она правильно поняла отчет о режиме функционирования, ее биононика перенесла неизвестный серьезный сбой. Единственная причина столь серьезной деградации, которую она могла представить, – это старение организма. Сердце Лоры подпрыгнуло, когда она задалась вопросом, сколько же времени она находилась в стазисе. Лора проверила цифры на внутреннем таймере. Все оказалось еще загадочнее.
– Две тысячи двести тридцать один день?
– Что? – переспросил Энди.
– Мы были в пути две тысячи двести тридцать один день? Да где мы, черт побери?
Путешествие в течение этого времени на скоростях, которые обеспечивали ультрадвигатели, унесло бы их почти на три миллиона световых лет от Земли, очень, очень далеко прочь от Млечного Пути.
На постаревшем лице Энди смущение оказалось особенно заметным.
– Может, мы и правда столько были в пути. Мы не знаем, как здесь обстоят дела с релятивистским сжатием времени.
– Чего-о?
– Просто… Давай доставим тебя на мостик, ладно? Пусть капитан все расскажет. Я мало что могу объяснить. Поверь.
