— Фимочка, что происходит? Говорят, ты захворала?
Со вздохом, я обернулась. Терпеть такого обращения не могу, и только одной особе оное спускается. Наталья Наумовна, моя драгоценная кузина, взволнованно дышала от энергичной ходьбы, гризетка Лулу за ее плечом изображала ажитацию.
— Ах, полно, Натали, — безмятежно улыбнулась я. — Однако как скоро разносятся слухи в нашем крошечном обществе.
Кузина поморщилась. Барышне слухами интересоваться не пристало, тут она дала маху, как и в том, что поздороваться забыла.
— Бонжур, моя дорогая, — перешла она на французский, — нам необходимо поговорить.
— Как тебе будет угодно, дорогая…
Маняша вполголоса передразнила:
— Шерочка с машерочкой! Шери, ма шери… — И отвернулась, громко велев работникам подождать.
Лулу почтительно отошла, поглядывая на няньку с высокомерным недоумением.
— Это скандал! — сразу взяла быка за рога Наталья Наумовна. — Незамужняя девушка наедине с мужчиной… без чувств… твоя репутация погублена…
— Ах, дорогая, — всплеснула я руками. — Карл Генрихович — старик и, ко всему, лекарь. Неужели все так серьезно?
— Лекарь?
— Несомненно, в противном случае ему вряд ли удалось бы дослужиться до коллежского асессора.
Горничная прислушивалась к нашей беседе, забавно вытягивая шею. Понятно, откуда сплетня пущена, но и как с ней справиться — яснее ясного. Какое счастье, что Болван Иванович не самолично меня в «Чайку» приволок, надо будет его супруге какой-нибудь гостинец передать. Да и лекаря отблагодарить не помешает.
— Всему виною корсеты, — сказала я с нажимом в сторону кузининой гризетки. — Совершая утренний моцион, я ощутила в груди стеснение, сознание помутилось, и я лишилась чувств. На счастье, оказавшийся неподалеку Карл Генрихович…
— А где была твоя нянька в этот момент?
Ах, какая незадача! Где она была? Захворала?
Я придирчиво оглядела цветущую Маняшу. Никто не поверит. Да и многовато нас, хворых, тогда получится на квадратный аршин.
Тут Наталья Наумовна задергалась, замахала руками.
— Натали, дорогая?
Кузина наконец нашла носовой платок и прегромко в него чихнула.
— Ав-р-р?
Я опустила глаза.
Гавр чинно сидел на тропинке, расставив передние лапы в балетную позицию. Я прекрасно помнила, что запирала его в апартаментах, но разбойнику каким-то чудом удалось выбраться.
От подъездного входа донесся громкий голос господина Зорина, он спрашивал портье, не видал ли тот полосатого котика, которого упустила нерасторопная отельная горничная. Я ощутила приближающуюся катастрофу. Сейчас шумный майор обнаружит «котика» с его невольной хозяйкой подле и в своей обычной нахраписто-добродушной манере примется ставить меня в неловкое положение.
— Моя драгоценная, — я схватила Натали за руки, — прости, ни мгновения промедлить не в силах. Доктор прописал мне моцион вместо обеда…
Я отодвинула кота ногой, всхлипнула и почти побежала вверх по тропинке.
— Маняша!
Та, поняв с полуслова, подогнала работников. Холм мы преодолели галопом.
— Корсет? — запыхавшаяся нянька умудрилась хмыкнуть. — Ничего поумнее придумать не смогла?
— А ты, я погляжу, навострилась во французском наречии?
— Чего там непонятного? Скандаль, корсет да «ля» не забывай прибавлять. Только сроду ты этой пакости не носила.
— Остальные о том не знают, так что скушают — не поморщатся. Наталье Наумовне тоже, знаешь ли, не с руки, если про меня сплетни пойдут. Я ей просто наилучшее объяснение предложила из возможных.
Место я отыскала без затруднений.
— Здесь спуск, за кустами.
Парни принялись разматывать веревку.
— А Гаврюша-то где? — вдруг вспомнила Маняша.
— Да какая разница?
— Ав-р-р!
Он сидел у моих ног, будто вот так вот сидя и перенесся с дорожки на каменный брег.
— Только тебя здесь нам недоставало, — сообщила я разбойнику, наблюдая, как рослый белобрысый парень спускается вниз, обвязанный за пояс канатом.
Разбойник гортанно ответил что-то на своем кошачьем наречии. Парней я тоже не понимала, они переговаривались на местном диалекте, то ли куршском, то ли самландском.
Вот и сейчас, тот, которого опустили, громко прокричал товарищам, будто камешками в железной кружке погремел.
— Мыкос не нашел ничего, барышни, — перевели нам любезно. — Спрашивает, можно ли подниматься.
— Как подниматься? — возмутилась я. — Что значит, ничего не нашел? А ну давай, вяжи петлю, я сейчас самолично ему покажу, как искать надобно!
— Не пущу! — грудью заступила мне путь Маняша.
Опять громыхнуло камнем по железу.
— Мыкос говорит, это заброшенное капище и тревожить его не стоит.
— Скажи своему Мыкосу, — начала я, но быстро передумала ругаться. — Чье капище?
Мой толмач проорал вопрос, выслушал ответ, довольно пространный, перевел:
— Мыкос не знает. Он сначала думал, что там Святовита славили, но сейчас думает, что не его, он думает…
Мыкос думал там внизу много и с удовольствием. Нам поведали о древнем руянском боге Святовите, ведающим в своем пантеоне солнцем и урожаем, а также войнами и доблестью. Его капищ на острове с давних времен осталось преизрядно.
— Древняя вера была, исконная. — Толмач говорил со сказовой напевностью. — Триста лет назад здесь совсем другая жизнь была.
Я, соскучившись от пространного рассказа, зевнула украдкой.
— Но Святовит, он на лошади быть должен, Мыкос так думает…
Топот копыт. На фоне выгоревшего полуденного неба появился силуэт всадника. Толмач быстро перекрестился, демонстрируя, что исконной руянской веры не придерживается. Я неизящно потерла кулаками глаза. Всадников стало двое.
— Что происходит? — Властный зычный голос разнесся по округе.
— Дамам нужна помощь?
Верховых там оказалось гораздо больше. Но об этом мы узнали уже после того, как господа спешились и спустились к нам, а пока просто ждали приближения сих незнакомцев. Два силуэта на фоне солнца, наше напряженное молчание, хруст камешков под ногами, ворчание Гавра, рокот моря, далекие крики чаек. «Три года — зима по лету, три года — лето по зиме, три года — само по себе», — вдруг подумала я и покачнулась, ощущая приближение обморока.
Маняша охнула, но опоздала. Меня подхватили мужские руки, удержав от падения. Щеку оцарапал гусарский позумент.
— Ах! — восторженно прошептала я, узнавая. — Князь Анатоль!
