— Ваше высокородие!
— Йосиф Хаанович, мы же договорились с вами без чинов…
Тон у Зорина был в этот момент мне непривычен. Куда подевалась его простецкая жизнерадостность? Я выглянула из-за угла, уткнулась в мундир городового и отшатнулась обратно.
— Мое задание исполнено, — продолжал Зорин, — во многом благодаря четкости ваших, Йосиф Хаанович, действий. По возращении в столицу я подготовлю приказ о вашем награждении. Прочие действия оставляю на ваше усмотрение.
Я ловила каждое слово, прижавшись спиной к холодной стене, а плечом к теплому Маняшиному боку. Мне было так любопытно, что я даже дышала через раз. Зорин — полицейский? Иначе как он собирается околоточного награждать? А за что? Говорите, ваше высокородие. Не стесняйтесь!
— Это что это тут? — Городовой, видно привлеченный мельтешением магических светильников, вышел из-за поворота.
— Ля скандаль, — ахнула Маняша.
— Помогите! — Эхо моего вопля вернулось к нам многократно. — Ограбили! Имущества лишили! Ваше благородие! Питомец пропал!
Городовой был сметен моим напором еще на «ограбили!», а я ринулась в бой:
— Йосиф Хаанович!
Коридор заканчивался большой залой с беспорядочно стоящими в ней диковинными столами. У ближайшего стояли околоточный с Зориным.
— Барышня Абызова?
А я замерла, не в силах продолжать представление. На столе лежал покойник. Женщина, прикрытая до подбородка белой простыней.
— Как можно. — Гнум заступил мне путь, я легко обогнула его.
Каштановые длинные волосы, высокие скулы, длинные ресницы отбрасывают тень на восковую кожу, брови густые, собольи.
— Мяу, — всхлипнула я. — Вот мы и встретились, страдалица. Бедная ты, бедная…
Нянька заглянула через мое плечо, затем обняла, утешая.
— Вы утверждаете, госпожа Абызова, — скрипуче спросил околоточный, — что именно эту женщину нашли сегодня утром?
— Утверждаю.
Я распрямилась, взяв Маняшу за руку.
Гнум покачал головою:
— Уверяю вас, что сие никак не возможно.
— Отчего же?
— От того, что тело обнаружено ночным дозором третьего дня. Или вы, барышня, мертвых…
Он запнулся, затем дернул простыню. Нянька зашептала молитву, я уголком глаза заметила, что господин столичный чиновник смотрит на меня не отрываясь.
Господин Фальк наклонился над столом. Покойница была без одежды, околоточный внимательно, вершок за вершком, исследовал ее. Как барышня приличная, я должна была бы сей же миг упасть в проникновенный обморок, но я как завороженная смотрела.
— Задачка решена! — Наконец провозгласил гнум и ткнул пальцем к красноватое пятнышко у щиколотки. — Покойная девица Зигг была ведьмой, а всем известно, что порода сия и после смерти способна некоторое время существовать в виде неких эфирных эманаций.
Он посмотрел на Зорина, ожидая восхищения, тот кивнул, видимо, принадлежал к сонму этих «всех, которые знают».
— А Серафима Карповна, — Фальк поклонился в мою сторону, — являясь барышней современной, следовательно нервической и мечтательной, эту эманацию уловила.
Маняша сильно сжала мою руку.
— Девица Зигг? — переспросила я.
— Гертруда Зигг, прибывшая на Руян первого жовтеня, как следует из учетных книг.
Зорин многозначительно кашлянул, видно намекая гнуму, что красоваться, делясь со штатскими барышнями служебными секретами, несколько неуместно. Околоточный намек понял, засуетился, накрыл покойницу простыней, широким жестом указал к выходу:
— Прошу, дамы и господа, пройдемте в кабинет. Барышня Абызова, не будете ли вы любезны мне протокольчик подписать? Наш лекарь-то, оказывается, при осмотре напортачил, метку просмотрел. Так мы его к ответу…
Я обернулась к накрытому телу, прошептала:
— Покойся с миром, сестра.
Коридор замельтешил потолочными огоньками.
— Позвольте полюбопытствовать, — Зорин шел чуть позади, — почему вы назвали ее сестрой? Вы тоже ведьма?
— Я тоже женщина, — отрезала гордо, — и все мы сестры.
— Где-то я это уже слышал. Вы суфражистка?
— Это допрос, господин полицейский?
— Я пока не получил ни одного ответа.
— Нет, я не ведьма и, боже упаси, не какая-нибудь эмансипе! А вы?
Резко развернувшись, я ткнула пальцем ему в грудь.
— Я тоже! — Он приподнял руки, будто сдаваясь на милость победителя.
— Что — тоже? Не эмансипе? Не ведьма? Кто вы, господин Зорин?
— Ваше высокородие! — Фальк взывал из кабинета.
Я вдруг поняла, что все уже поднялись, оставив меня наедине с этим, как оказалось, незнакомцем.
— Мы будем через минуту, — ответил Зорин громко, рассматривая со вниманием мой указательный палец, затем поднял лукавый взгляд. — Я, драгоценнейшая Серафима Карповна, персона для вас прискорбно неинтересная, приказной чиновник не самого высокого полета.
«Это высокородие-то? — саркастично подумала я. — Ну да. У самой земли, господин статский советник, летаете».
Мне вдруг почудилось, что от его груди на мою руку перекинулась маленькая злая искорка, кожу кольнуло. Я отдернула ладонь и спрятала ее за спину. Зорин покачал головой, будто удивляясь дамской порывистости. Ну и ладно, сошка так сошка. В одном эта сошка права, неинтересна она мне, прискорбно неинтересна.
Я кивнула, заканчивая беседу и, развернувшись, поднялась по ступеням.
Пока господин Фальк составлял протокол, я скучала в кресле для посетителей, а Маняша развлекалась беседой с Иваном Ивановичем в противоположном конце кабинета. Говорили они негромко, но увлеченно. Я зевнула украдкой, отметила сумрак, сгущающийся за окошком, затем спросила:
— Ваше благородие, а что дальше с этой госпожой Зигг будет?
— С покойницей-то? Полагается до семи дней родственников либо опекунов дожидаться. Если не дождемся, сами земле предадим, тоже как положено.
Он опять заскрипел пером по бумаге.
Надеюсь, в награду, которую ему Зорин посулил, самописец войдет, потому что с чистописанием у гнума ладилось не особо.
— Погодите, — на кончике пера повисла чернильная капелька, — Йосиф Хаанович, вы же только что определили, что убиенная являлась ведьмой.
— Земля всех стерпит.
Капля сорвалась, оставив на бумаге кляксу. Околоточный ругнулся, я решила более с разговорами не мешаться. Наконец мне вручили протокол, который я прочла со вниманием, хоть и присутствовала при рождении каждой его буковки.
— А причина смерти вами уже установлена? — спросила я, выводя вензеля личной подписи.
