— Еще раз назовешь Фимой…
— К тебе нельзя, там небось кроткая голубица Наташенька уже крыльями бьет у двери. Пойдем ко мне.
— Ивашка-букашка!
— Что? — Он вытер пальцы о салфетку и поднялся. Потянув меня за собою.
— Ивашка-баклажка, деревяшка, неваляшка.
— А, понял, это ты обидные прозвища подбираешь. Дерзай.
— Да руку-то отпусти, ирод, — зашептала я горячо. — Люди смотрят!
— Смотрят, но не видят. — Он каким-то танцевальным движением крутанул меня так, что я оказалась прижатой спиною к его груди, наши сомкнутые руки теперь лежали на моем правом плече. — По-чародейски это называется отвести глаза.
— А по-простому — пустить пыль в глаза наивной барышне?
— Эх, Серафима, с тобой по-простому не получится. — Он прижал раскрытую ладонь к моему животу так сильно, что я охнула, приподнял на вершок от земли и понес.
Я бестолково болтала в воздухе ногами и ругалась.
— Мне, между прочим, тоже неудобно, — будто оправдываясь пробормотал Иван Иванович.
Мы поднимались по лестнице на второй этаж.
— Очень на это надеюсь.
Свернули не направо, где был нумер Натальи Наумовны, а налево. Тамошние комнаты я при первом осмотре забраковала, ибо окна их выходили не к морю, а на безрадостно-холмистый пейзаж.
— Я сейчас тебя поставлю, чтоб достать ключ. Не дергайся.
Подождав, пока подошвы коснутся пола, я попыталась дотянуться зубами до руки, лежащей на моем плече. Разумеется, укус пришелся в манжету сорочки, зато коже под ней досталось прикосновение губ.
И тут я почувствовала то самое пресловутое колдовство, которое струилось сейчас по чародейским жилам. Почувствовала и будто обожглась, ахнула. Стало немножко стыдно и томно, так томно, что в голове помутилось.
Зорин, к счастью, на бесславное мое отступление внимания не обратил. Он шарил свободной рукою по карманам:
— Странно, прекрасно же помню, что дверь запирал, а ключ…
— Внизу посмотри, — хрипло и томно велела я, — может, обронил впопыхах.
Мы синхронно опустили головы, дыхание чародея защекотало шею.
— Вот же он!
Ключ лежал у деревянного порожка. Мы исполнили пируэт обратного раскручивания. Зорин склонился, будто благодаря за танец, но руку мою не отпустил.
— Дай. — Я отобрала ключ. — Мне сподручнее будет, ты же, судя по всему, правша.
— Я точно прятал его в карман, — бормотал чародей, наблюдая, как я отпираю замок. — Добро пожаловать, драгоценнейшая Серафима Карповна, в мою холостяцкую обитель.
Я захлопнула за нами дверь:
— Трепещу в предвкушении…
Я быстро осмотрелась. Стерильный порядок. Зорин, как видно, действительно готовился к отъезду. Постель заправлена девственно-чистым бельем, на туалетном столике ни расчески, ни несессера, и вообще никаких личных вещей на виду. Только у платяного шкафа стоит на полу дорожный чемодан с основательной системой застежек.
— В предвкушении чего? — прервал затянувшееся молчание Иван Иванович.
Многозначительность вопроса мне не понравилась.
— Колдуй давай, — пошевелила я пальцами плененной руки. — Ты же не собираешься всю жизнь так провести?
Он не собирался, пожал плечищами и кивнул в сторону кровати. Меня бросило в жар.
— На тебя, Серафима, сейчас направлено с десяток разнообразных заклятий — от банального сглаза до вполне мощного плетения. В жизни не встречал еще человека, к которому бы так липло злое колдовство. То, что ты дожила до своего почтенного, — тут он подпустил сарказма в голос, — возраста — чудо, а скорее, мастерство твоих защитников. Тебя охраняла Маняша? Я прав?
Что я могла ответить? Молча косилась на кровать и сглатывала горечь, наполняющую рот.
— Но Мария Анисьевна не чародейка, в этом я уверился.
По щекам потекли слезы.
— Моя Маняша сто очков вперед любому чародею дать может! Только забрали ее у меня злые люди!
Я тихонько завыла от горя и бессилия.
— Ну-ну, — Иван Иванович приобнял меня за плечи по-отечески, — не плачь, милая. Ребячество с моей стороны допрос тебе учинять прежде помощи. Сначала мы все поганые чары изничтожим да заслоны супротив новых поставим, а уж после…
С удивлением я поняла, что уже сижу на краешке кровати, и явственно ощутила давление, с которым меня пытаются уложить на постель.
— В сон нужно тебя погрузить, — заявил Зорин деловито.
— Нет.
Я легла на спину как была в туфельках.
— Иначе будет больно.
— Пусть. — Я заискивающе посмотрела в склонившееся надо мной лицо.
Глаза у Ивана Ивановича были холодные, не васильковые, как обычно, а цвета морозного зимнего неба.
— Ты, Ванечка, видно, чародей не из самых одаренных, раз наживо меня пользовать не решаешься, — протянула глумливо. — Любая ведьма мне бы эти сглазы с арканами через уголек слила, и вся недолга.
Насмешка сработала вернее заискиваний.
— Вот она тебе и сливала, — только что не сплюнул Зорин. — Потому что ведьмы забирать горазды, что хорошее, что плохое, с равным рвением.
Я собиралась пригрозить, что другую ведьму себе без труда отыщу, руянскую, да подумала, что, разозлившись, он, пожалуй, усыпит меня без согласия или — еще хуже — передумает чары ради меня тратить. А чары мне были нужны, я помнила еще, как это, остаться надолго без защиты, и знала, что для того, чтоб помочь Маняше, мне потребуются все мои силы. Так что просто приподняла брови, демонстрируя равнодушное недоверие.
— Серафима, когда я начну, заснуть уже не получится.
— Не томи, пугатель, берендийская баба любую боль снести может. Обещаю не вопить, чтоб…
Зорин распрямился, отпустив мою руку. Внутренности скрутило и продолжило скручивать, я сдержала стон, любуясь разноцветными туманными спиралями то ли волшебства, то ли своих галлюцинаций. Может, сглупила? Может, стоило в сон погрузиться? В тот раз Маняшу повидать получилось. Вдруг она сызнова меня у самой грани яви поджидает? Я бы уж тогда расспросила ее поподробнее, почему не путь, но ключ в том человеке запрятан. Боль росла во мне, сотней тонких иголочек прорываясь сквозь кожу. Не путь, но ключ. Надо бы этот ключ отыскать. Иван вон свой на пороге нашел, но это потому, что в нем ни того, ни другого нет. Больно-то как, мамочки! Рожать, наверное, не в пример легче. Любая берендийская баба родить может. Я тоже смогу, когда время придет. Только бы ребеночек на Анатоля не походил ни единой черточкой. Лучше кого-то похожего на Ивана родить, беленького такого бутуза и чтоб голубоглазый, чтоб…
— Все, душа моя, — хриплый мужской голос звучал устало, — закончил я тебя пользовать.
