— Зря мы твою Лулу ругали, — сказала я. — Йосиф Хаанович, наша благодарность не знает границ. Позволите в дар вашему управлению самописец преподнести?
Околоточный самописцев не желал, а желал прогулки с прелестной Ларисой Павловной. Шароклякина поломалась для виду, да и отправилась восвояси с верным воздыхателем.
— Какая нелепая пара, — сказала Натали, закатив глаза.
— А по-моему, они милые.
Тут кузина вспомнила, что скоро ужин и что за ужином она увидит Ивана Ивановича. Я засобиралась к себе, чтоб переодеться.
— Фимочка, — остановила меня Натали, взяв за плечи и доверительно глядя в глаза. — Тайное всегда становится явным.
Я смущенно потупилась:
— Не хотела тебя обманывать.
— Но слухи уже пошли!
Мне совсем поплохело. Неужели кто-то видел, как я к Ивану в нумер заходила? Или позже, на пляже, как он… как мы?
— И наша с тобою наипервейшая задача, — продолжала меж тем кузина, — эти слухи на корню пресечь. Твоя нянька сбежала, я тоже осталась без дуэньи.
Так вот какие слухи имелись в виду!
— Я перееду к тебе в апартаменты сегодня же, Серафима. Так мы соблюдем пристойность, в конце концов, я старше и должна тебя опекать.
Возражать я не собиралась, только вот момент признаться в увлечении Зориным опять был упущен, и чтоб хоть как-то заглушить чувство вины, я предложила Натали выбрать платьице к вечерней трапезе из моего гардероба.
К нашему с ней обоюдному разочарованию, Иван Иванович на ужин не явился. Шароклякина была рассеянна и смешлива.
— Сбежал, говорите, разбойник? — хихикнула, когда я пожаловалась, что Гавра в апартаментах по возвращении не обнаружила. — Значит, не примерещился он мне в библиотеке.
— Не могу сказать, что опечалена его отсутствием, — сказала Натали, занявшая за нашим столом место Маняши.
Аппетита не было совсем, поэтому ужин удовольствия не доставил. Господин Сиваков занудствовал, его супруга, кажется, дремала, мерно двигая челюстями, Аннушка кривлялась по обыкновению, кузина поглядывала на дверь, Лариса Павловна посматривала на Натали, на ее горчичное платье с кружевной отделкой да на ониксовый гарнитур, который я подарила родственнице в комплект к платью.
После десерта я демонстративно потерла виски:
— Отправлюсь почивать.
Прочая компания собиралась прогуляться по набережной до площадки, где под открытым небом их ждал скрипичный оркестр.
В коридоре хлопотала отельная горничная, та самая, что передавала мне цветы от князя. Я вспомнила, что собиралась отругать нерадивую девку, но за что именно, припомнить не смогла. Виски на самом деле будто обручем сдавило.
— Вам нехорошо, барышня? — Широкое ее лицо выражало искреннюю тревогу.
— Что? Да, нет… Записка! Ты должна была мне ее передать, а отдала чужой прислуге.
— Христом Богом, барышня, — девица под руку повела меня к апартаментам, — я в чужие амурные дела не лезу, оно всегда себе дороже получается.
Ах, какая, в сущности, разница, кто кому эту эпистолу отдал. Лулу, наверное, отплыла уже. Оставим, забудем.
Голова болела так сильно, что даже замутило.
Горничная, которую звали Хильда, отперла моей картой двери, зажгла горелку на столике, зазвенела склянками.
— Мятой вас обычно ко сну сопровождают?
Я кивнула, безвольно дожидаясь, пока напиток будет готов.
Хильда взбила мне постель, помогла раздеться и облачиться в ночную сорочку. Мятный вкус во рту прогнал тошноту, я улеглась на свежие простыни, наблюдая, как горничная хлопочет, прибирая в гардеробную дневное и вечернее платья.
— Вот записочка еще. — Хильда подняла с пола бумажную розу князя, видимо выпавшую из рукава.
Я развернула, прочла. Роза для розы и про то, как увидимся мы с князем под звездами.
В окно заскреблись, горничная юркнула за шторы:
— Баюн ваш, барышня, пожаловал. Впускать?
— Кто?
— Сонный кот, стало быть, баюн и есть.
Она скрипнула оконной рамой, Гавр зарычал и впрыгнул в комнату.
— Где тебя только носило?
— Брысь! Грязный-то какой! Куда в постель?
— Оставь, — попросила я ее, ощущая на животе горячую тяжесть кошачьего тела. — Я потом прачек ваших отблагодарю за труды.
— Тогда я вас оставлю? — Девушка присела в книксене.
— Спасибо, милая. — Отпустила я ее. — Хотя… Будь любезна, там, в комоде, в верхнем ящике платок носовой лежит. Принеси. И, Хильда, там же в вазочке денежка какая-то, возьми себе за труды.
Она просьбу выполнила.
— Карту, которая ключ, я в вазочку положила, а ежели водицы ночью изволите, графинчик у кровати.
— Благодарю.
Она погасила все лампы, кроме ночника, и покинула апартаменты, заперев дверь снаружи своим ключом.
— Ты понимаешь, разбойник, что уснуть у меня не получится? — погладила я Гавра по грязной спине, под пальцами перекатывались какие-то хрящики или колтуны. — Я без Маняши спать никак не могу.
— Авр-р, — сказал Гавр и надавил мне лапами на живот.
— А еще я влюбилась.
— Авр-р…
— Вот сейчас вслух изрекла и понимаю, насколько нелепо это звучит. Да ты всего лишь кот, даже если и баюн, тебе рассказать не стыдно. Думаешь, почему я носовой платок в постель прихватила? Ты об этом не думаешь? И правильно. Не хватало еще котам о носовых платках думать. А вот будь здесь вместо тебя Маняша, она бы по одной капельке крови всю подноготную господина чародея вызнала. Она может, я знаю. Эх, Маняша бы мне объяснила, что за странная чувствительность на меня накатила да что мне теперь с этим делать.
— Ав-р…
Рык Гавра давно перешел в монотонное кошачье урчание, которое отдавалась во всем теле приятной расслабляющей вибрацией.
— Ты чего это жуешь? Эпистолу от князя? Фу, выплюнь! Нет. Мне не жалко нисколечко. И не собиралась я к нему на свидания бегать. Ну не хочешь, не плюй. Будем считать, что это и есть мой обещанный тебе гостинец.
Глаза у Гаврюши были васильковые, дурашливые, умные, с черными, будто тушью обрисованными, веками и белыми кустистыми ресницами. Кошачьи поперечные зрачки — ночь в синеве. И в эту затягивающую темноту я смотрела, смотрела, смотрела, пока не уснула.
— Роза для розы, — звякнули напольные часы. — Р-роза для р-р-р…
— Да иду, иду!
Я посмотрела на Гавра. Во сне он оказался размером с дикого кабана, а белые полоски на его шерсти мерцали ослепительно-ярким светом.
— Красавец, — сказала я, нисколько не удивившись.
