— Ни единого, ни разу не давала.
Мы поцеловались, сначала легко и будто в шутку, потом по-взрослому, да так, что у меня перехватило дыхание, а перед глазами закружились хороводы небесных светил.
— Нам не следует этого делать, — отстранил он меня, тяжело дыша.
— Абсолютно согласна. На холодном ветру в колючих кустах нам этого делать не следует.
Взяв чародея под руку, я притворно зевнула:
— Ужин мы, кажется, пропустили. Наталья Наумовна заругает, а я ей как раз хотела про нас с тобою раскрыться. А теперь получится, что я вроде за нотации мщу.
— Чем раньше ты ей расскажешь, тем менее она будет страдать потом.
— Спорное утверждение. Расскажешь раньше, она будет страдать дольше по времени, но с меньшей интенсивностью страданий… Кстати, а по какому поводу кроткая голубица страдать будет? Ты ей обещал чего? Уста сахарные целовал?
Мы шли довольно быстрым шагом. Поэтому после каждой фразы приходилось делать паузу, чтоб глотнуть воздуха.
— За старое принялась? Разговор переводишь?
Ту я обиделась бесповоротно. Ну что ему стоило меня разубедить? Так, мол, и так, Фима, других дев не лобзал, ибо только ты в моих мечтах. Я бы, конечно, усомнилась, он бы доказывать принялся как словом, так и делом.
К обиде прибавилось разочарование от упущенных возможностей. Поэтому всю оставшуюся дорогу до отеля я хранила молчание. Погода, будто разделяя мои печали, испортилась.
— Лучше разделиться, — наконец сказал Иван Иванович, — не стоит, чтоб барышню Абызову вдвоем со мной прочие постояльцы видели.
— Какая поразительная предусмотрительность! — Изобразив аплодисменты, я ускорила шаг, чтоб далее следовать в одиночестве.
А после почти побежала. Не столько от обиды, сколько от желания не вымокнуть окончательно под все усиливающимся дождем.
В гостиной апартаментов поджидали меня обе Марты. Наталья Наумовна изволила пораньше ко сну отойти, а они, труженицы, и за котиком присмотрели, и прибрались, и в гардеробной порядки наделали, и вот Серафиме Карповне мятный чаек заварили.
Я напиток приняла, присела к столику и посмотрела на девиц с многомудростью:
— Неохота сейчас в игры играть, поэтому выкладывайте как на духу.
Дело оказалось в следующем: господин управляющий вызвал обеих к себе, да и отказал от места.
— Причину какую указал?
— Небрежение обязанностями, — ответила толстушка.
— Это чтоб денег положенных не платить, — вступила худышка. — А на самом деле потому что погода портится, к осени совсем идет, прислуги в отеле понадобится не в пример меньше.
— Вот управляющий и хочет одним выстрелом двух чаек подбить. Он каждый год старается таким образом местным девушкам недоплачивать.
Прихлебывая мятную гадость, я размышляла. Скандалить и требовать справедливости не хотелось. Положим, я пригрожу управляющему страшными карами, судейскими крючкотворами, которых вполне могу себе позволить, и он вернет моим Мартам должности. И что? Через десять дней я остров покину, а девушкам здесь жить. Начальство на них за свое унижение отыграется да на будущее лето сызнова не наймет. Но оставить все как есть я тоже не могу. Горничные пренебрегали обязанностями, потому что по моим поручениям хлопотали. Значит, ответственность на мне имеется.
— Принеси из кабинетика писчие принадлежности, — велела ближайшей Марте. — Метрики свои захватили?
— Конечно, барышня, — обрадовались обе, из чего я заключила, что именно такого решения они желали.
Контракты составлять я умела прекрасно, батюшка любил прихвастнуть, что его наследница по деловым бумагам грамоту освоила. Через четверть часа у барышни Абызовой оказались в услужении горничными девицы Марта Царт двадцати двух лет, мещанка, и Марта Фюллиг двадцати четырех лет, купеческого сословия.
— Чем батюшка торгует? — спросила я толстушку, испытав с нею нечто вроде сословного единения.
— Чем придется, — ответила Марта, — да и то едва концы с концами сводит. Поэтому моя работа для семейства столь важна.
Однако подписанием мои заботы на сегодня не завершились. Новые горничные желали у меня закрепиться, видимо опасаясь, что наутро я и передумать смогу.
— По домам ночуйте, — сопротивлялась я, — а завтра выкуплю для вас какой-нибудь нумер.
— К чему тратиться? В тесноте, да не в обиде, одна в гардеробной может перекантоваться, другая подле вас. А уж когда нянюшка возвернется…
— Час-то какой поздний, страшно по темнотище ходить.
— Фимочка? — донесся из спальни голос кузины. — Что там за шум?
— Почивай, милая, — жестами я направила обеих Март к себе, — утро вечера мудренее.
Гавр рыком выразил неудовольствие вторжением.
— Разбойник, — погладила я его за ушком, — присмотри за девицами.
Означенные девицы рядком сидели на краешке постели. Я вздохнула:
— Пока так…
— А вы, барышня, как же?
— У меня дела еще есть, о которых вы никому рассказывать не будете.
Я прихватила из комода жестяную коробочку и выскользнула из апартаментов.
— Фима? — Зорин, отворивший дверь на стук, явно готовился ко сну, расстегнутая рубаха позволяла рассмотреть мужскую грудь.
— Ночевать негде, — пояснила я сварливо, толкнула его, протиснулась в нумер. — Пустишь?
— Ты и сама вошла…
Я присела на кровать, передвинула подушку ближе к центру.
— Дверь закрой.
— Что ты творишь?
Из коридора тянуло сквозняком, но Болван Иванович, видно опасаясь надругательства над своим бесценным телом, оставаться со мной наедине не спешил.
— Ну не хочешь, не запирай, — покладисто сказала я. — Гляди, что тут у меня.
Жестянка была простецкая, аптекарская, из-под мятных пастилок. Я покрутила ею во все стороны, чтоб блеснула в свете ночника. Зорин не шелохнулся, стоя столбом у приоткрытой двери. Интересно, насколько он тяжелый и развяжется ли пупок барышни Абызовой, если она эдакую громадину перетащить попытается? Вру. Нисколько не интересно.
Я, задержав дыхание, приоткрыла крышечку, будто рассматривая содержимое жестянки.
— Что там? — Иван широко шагнул, наклонился.
Я с шумом выдохнула, облачко бурой пыли понеслось чародею в лицо. Зорин обмяк, мне только и осталось направить его падение в сторону кровати. Вот это я называю манифик, расчет точный.
— Это ведьминское зелье, — пояснила я Ивану, который, впрочем, вряд ли мог меня слышать. — Маняша меня им пользовала, когда совсем бессонница умучивала.
Ключ я провернула в замке дважды для надежности, вернулась к постели, сбрасывая на ходу туфельки.
