— Я, Ванечка, спать с тобою буду в самом невинном смысле. Ты спросишь: почему? Потому что так я скорее про себя тебе все расскажу…
Поправив под спящим подушку, я не смогла отказать себе в удовольствии зарыться пальцами в его кудри. Красавец, просто рысак арлейский среди прочих. Захотелось целоваться, но я себе запретила. Нехорошо, будто над беспомощным куражиться. После, не выдержав, чмокнула расслабленные губы.
Быстрее, пока мне еще чего-нибудь эдакое в голову не взбрело.
Я улеглась рядом с Иваном, на ту же подушку. Раньше мне такого делать не приходилось. Ну то есть с мужчиной и с чародеем, потому что Маняша — ни тот ни другой.
Чуть повернув голову, я вдохнула из коробочки остатки порошка.
— Серафима?
Иван Иванович сидел на скамейке в окружении розовых кустов и смотрел на меня странными разноцветными глазами. Левый был серым, а правый — сочного аквамаринового оттенка.
— Не сердись, — сразу попросила я, молитвенно сложив руки.
Платьице на мне было серебряным, туфельки хрустальными, все как люблю. Обнаженные плечи мягко ласкал лунный свет.
— И не собирался. — Чародей поднялся и шагнул мне навстречу. — Куда ты меня затащила?
— Идем, я все тебе покажу.
Я повела его по тропинке, усыпанной золотым песком, по ступеням прозрачного кварца, по малахитовым полам. В центральной зале стоял огромный накрытый стол.
— Еда? — недоверчиво спросил Зорин.
— Я раньше дородна была слишком. — Хорошо, что во сне можно было не краснеть от смущения. — Лекари заграничные сказывали, что я потерю матушки заедаю, ну как бы пустоту заполнить стремлюсь. Но я и до того отсутствием аппетита не страдала. Дразнили меня в пансионе нещадно, всякими словами поносили. Вот я эту залу себе и обустроила. От сонных яств не потолстеешь.
— Но и вкуса не ощутишь?
— Попробуй. — Я отщипнула от грозди виноградинку и положила ему в рот.
— Сладко…
— То-то же. И пирожок на вкус от настоящего не отличается, и жаркое, и крем-брюле всяческое. Бывало, после целого дня в классе, после ужина из трех фасолин… Нас в пансионе впроголодь держали для худобы аристократической. Так вот, придешь сюда и лопаешь от пуза, пока не надоест.
— А потом?
— Библиотека здесь еще. — Это звучало немного хвастливо. — В пансионе нужных книг дожидаться приходилось, потому как очередь, а здесь… Ты покушать сперва желаешь или сразу в библиотеку для беседы пойдем?
— Не голоден, — отрезал чародей. — И спальня у тебя здесь имеется, чтобы мужчин в реальности не дожидаться?
Я, честно говоря, думала, что он начнет многоярусной огромной библиотеке восторги выказывать, на пороге которой мы как раз очутились. Поэтому вопрос меня застал врасплох.
— Какой вздор. Десятилетней девочке думать больше не о чем, только о кавалерах.
— Десятилетней?
— Ну пусть постарше. Мне уже четырнадцать исполнилось, когда я последний раз здесь была.
— Прелестный для познаний возраст!
Наконец до меня смысл его вопросов стал доходить. Я искренне рассмеялась:
— Иван, ты первый и единственный мужчина, которого я сюда пригласила. Не ревнуй.
Широким жестом я указала гостю на кресло у камина, заняла соседнее.
— Ты не приглашала, значит, кто-то без спросу являлся?
— Сыскарь ты, Зорин, и повадка у тебя сыскарская. Потерпи, все по порядку обскажу.
Я щелкнула пальцами, в камине вспыхнул огонь, дровяной дым завис в воздухе, собираясь в сферу.
— Мою матушку звали Полина. — На молочно-белой поверхности сферы появилось тонкое женское лицо.
— Красавица.
— Да, жаль, что я в батюшку видом пошла. Полина Бобынина. Она умерла, когда мне исполнилось девять. Умерла у меня на руках в скорбном доме, где долгие годы угасала.
Картинка изменилась. Лицо постарело и осунулось.
— Она была чародейкой? С силой не совладала и от того разума лишилась?
— Именно что чародейкой, не чародеем. Ты же знаешь, как в нашей отчизне к магически одаренным женщинам относятся?
— Никак. Потому что их нет, почитай. Одна на сотни тысяч.
— Зорин, я не собираюсь с тобою политику обсуждать. Матушка была той самой «одной из», но так как дар ее в отрочестве не распознали, прочие воспринимали ее дурочкой не от мира сего.
— Она предвещала, мне сказывали.
— И это тоже, а еще лечила, заставляла взглядом двигаться разные предметы и могла разговаривать с мертвыми.
— Как ваш фамильный пропозит Бобыня?
— И это разузнал? — Я хмыкнула. — Пожалуй что да.
— Ты поэтому своего дара не желаешь? Покойников боишься?
— Погоди, к этому подойдем. Когда мои родители поженились да на свет появилась я, батюшка, мужчина хоть и берендийский, но взглядов самых передовых, предложил супруге учиться. Исходники-то замечательные, а чародей в семействе завсегда пригождается. Итак, маман отправилась под крылышко некоего маэстро Локотье, в его сновидческую школу.
— Во Францию?
— В Наполи, но это не важно, у него постоянной резиденции нет. Больше никто Полину Абызову не видел, по крайней мере то, что вернули безутешному супругу, скорее походило на пустую оболочку. Маэстро Локотье объяснил, что ученица не справилась с нагрузками, что так бывает, особенно со слабым полом, что ему очень жаль и что он подождет несколько лет, прежде чем приступить к раскрытию талантов юной Серафимы.
— Погоди, но в Берендии сновидцы запрещены.
— Именно поэтому папенька не мог дать делу официальный ход. Он мог лишь оградить меня от посягательств поганого лоскутника.
— Кого?
— Локотье — это тряпичник по-французски, или лоскутник.
— И тогда твой отец…
— Я младенцем была, он просто принялся ждать, не начнет ли во мне магия проявляться. До сих пор его внимательный взгляд помню. А мне так не хотелось папеньку тревожить, что скрываться стала. Просят меня руны посмотреть, а я только несколько первых называю. Так же и в пансионе на школьной проверке поступила. Без магии, Ванечка, жизнь гораздо проще.
— Особенно когда она у тебя все-таки есть, — улыбнулся Зорин, охватывая взглядом библиотеку.
— Маэстро нашел меня здесь. — Я поежилась воспоминаниям, сфера показывала фигуры в балахонах, страшные маски. — Их, лоскутников, адептов то есть, десятков несколько в мой сон набилось. Локотье орал, что отца изничтожит, орал, что батюшкиными стараниями пять лет уже в подземной тюрьме гниет.
— Так, значит, господин Абызов без последствий дела все же не оставил? Отомстил?
