Пока князь говорил, в часовне царила почтительная тишина. Меня трясло, как на морозе, даже зубы стучали. От мысли, какие страдания от этого живодера может претерпеть Ванечка, хотелось орать.
Все кончено. Просто все. Все планы, все мечты пошли прахом. Меня лишают даже обычного женского счастья, возможности быть любимой и любить.
Лица перед глазами смешались пестрой сумятицей.
Ваня! А ему-то это все за что? Потому что понравилась парню смазливая купчиха? И ради этого он жизнь свою сейчас разрушает?
Холодно, матушка, отчего же так холодно?
Огоньки свечей в алтарном нефе замельтешили перед глазами, складываясь рунами. Негромкий голос достиг моего слуха:
— Серафима, жги!
Князь взвизгнул, отскочил от меня, гусарский доломан на нем тлел. Его принялись тушить, сбивая огонь, плеснули водой. Я подняла руку, с удивлением глядя на струящиеся языки пламени, посмотрела вниз. Платье будто бы исчезло, сменившись ярким чистым огнем.
— Быстрее. — Иван, почему-то не опасающийся ожогов, схватил мою ладонь. — Уходим.
Толпу расталкивать не пришлось, она опасливо расступилась. Мы взбежали по ступенькам.
— Возьмем лодку. — Иван закрыл арку входа и теперь колдовал над нею, видимо укрепляя. — В Штрей нельзя, там нас первым делом искать будут…
— У меня горничные на втором этаже заперты, боюсь, князь на них отыграется.
— Беги, только быстрее.
— Я мигом.
И понеслась, разбрызгивая вокруг искры и оставляя на паркете горелые следы. Дверь спальни рухнула головешками, стоило к ней прикоснуться.
— Барышня?
— Серафима Карповна! Что с вами?
— Не важно. — Уголком глаза я заметила свое пылающее отражение в зеркале. — Спасайтесь, милые, и прощайте.
— Черным ходом, — девица Царт потащила подругу за собой, — я дорогу знаю.
— Прощайте, барышня. Бог даст, свидимся.
Я быстро пошла в другую сторону. У подножия лестницы меня ждал Иван, я ускорила шаг, затем остановилась, заметив, как за спиной чародея открывается парадная дверь, впуская со двора рыжеволосого господина в сером фраке.
— Семен? — удивленно спросил Зорин.
За Крестовским вослед зашла уйма народу, в основном в черных казенных мундирах, и невысокий немолодой господинчик в котелке и с тростью.
— Не вздумайте драться, Иван Иванович, — приветливо проговорил господинчик. — Тем паче, мы к вам не с войною, а с миром.
Он поднял голову, увидал меня, снял шляпу:
— Имею честь знакомства с Серафимой Карповной Абызовой? Знавал вашего батюшку Карпа Силыча… — Он поморгал, потом поморщился. — Семушка, можешь с барышни это ее пламя убрать? Глаза слепит, честное слово.
Крестовский воздел руки, меня щекотнуло по плечам, затылку.
— Прекрати. — Зорин щелкнул пальцами, рука рыжего повисла плетью.
Черные мундиры ринулись к нему, но Семен жестом велел им остановиться.
— Юлий Францевич, — обратился он к господинчику, — его высокородие Зорин имеет в виду, что снятие с барышни Абызовой следствия ее пробудившейся силы может обернуться конфузом. Если позволите, это лучше делать наедине.
— Не позволю, — погрозил пальчиком Юлий Францевич всем по очереди, — а если обмануть меня попытаетесь?
Семен пожал плечами и опять воздел руку. Зорин беззвучно исчез. То есть натурально: стоял и нет его.
Опять защекотало, я даже принялась хихикать. Ноздрей коснулся неуместный запах, будто земля после дождя. На напряженном лице Крестовского я с удивлением заметила бисеринки пота.
— Сейчас, — крикнул он.
Оглушительно хлопнуло, плечи обожгло холодом, но на ощущении задержаться не удалось, меня развернуло, зашелестела ткань, и я оказалась лицом к лицу с Иваном, завернутая в мужской шелковый халат.
— Не знаю чей, — извинился Зорин. — Первый попавшийся схватил.
Под халатом я была голой, то есть абсолютно. Наверное, поэтому пояс на мне Зорин завязал не менее чем на пять узлов.
Платье сгорело? Испугавшись, я проверила, не лишилась ли заодно волос, но они были на месте. Я теперь всю одежду сжигать буду? Тогда с нелюбимых нарядов начну.
Мы спустились по лестнице.
— Юлий Францевич Брют, — представился господинчик, — начальник тайной канцелярии.
Я молчала, рассудив, что мое имя ему и без того известно, а еще пытаясь уловить обрывки разговора Ивана с Крестовским, происходившего шагах в четырех от меня.
— Давайте беседовать, Серафима Карповна. — Брют по-свойски взял меня под руку. — Мальчикам есть о чем без нас потолковать, вы же, голубушка, только что давнюю мужскую дружбу разрушили.
Слишком сосредоточенная на том, чтоб не поранить осколками босые ноги — мы как раз вошли в библиотеку — фразу сию я оставила без ответа.
Господин Брют разгром оглядел без удивления:
— Капризный Анатоль буйствовал? Вас-то не обидел?
— Не успел. — Я села в предложенное кресло, придерживая на коленях расползающиеся полы халата.
— А что успел?
— Предложение руки и сердца сделать.
— Торопыга, — по-отечески усмехнулся Брют. — Куда вы его дели?
— В часовне заперла.
Канцлер позвал из коридора служаку, шепнул что-то на ухо, затем послушал, что тот ему прошепчет, обернулся ко мне:
— Наталья Бобынина вам не родственница?
— Кузина.
— Ну так отпустите ее с богом, — велел подчиненному. — И его сиятельство из плена освободите. И пусть за дверью подождет, пока позову. Никого сюда до распоряжений не впускать, у нас с барышней Абызовой важный разговор намечается.
На чиновника, которому приказы давались, я лишь раз посмотрела, больше не потребовалось.
— Не желаете поздороваться, Серафима Карповна? — веселился Брют.
— Доброго утречка, старец Онуфрий, — кивнула я. — Клобук монашеский обратно в приказ сдали? А сослуживцам похвастались, как загорскую сироту вокруг пальца обвели? Надеюсь, в этой жизни вас будут преследовать всяческие несчастья.
И расхохоталась, заметив, что чиновник, покидая комнату, скрутил кукиш от сглаза.
— Какая вы барышня жизнерадостная, — без удовольствия заметил канцлер.
Я рассеянно смотрела на догорающий в камине огонь и молчала.
— Итак, Серафима Карповна, — вздохнул Брют, — дела ваши на сей час обстоят не лучшим образом.
Мне показалось, что горстка каминного пепла напоминает очертаниями погибшего Гавра. По лицу потекли слезы, я стерла их рукавом халата. Канцлер, видимо решивший, что рыдаю я над своей незавидной судьбой, подобрел:
