Однако, может, я и блаженная, но отнюдь не глупа. За последний час я узнала больше, чем за все прошедшие дни. Значит, тактика скандала оказалась действеннее выжидания.
Надеюсь, горничные восприняли указания Натальи Наумовны правильно, то есть сбежали.
Ну чего они там внизу застряли? Меньше часа до ужина, между прочим. Ко мне кроме князя с Суховым еще и Евангелина Романовна придет, в семейном узком кругу Новогодье встретить. А у нас не готово ничего, потому что слуги отосланы, а кузина с подельницей обряд какой-то человекопротивный собираются совершать. И ладно бы делали уже, так нет, тянут чего-то.
Прикрыв глаза, я, кажется, задремала, потому что Аркадий Наумович с ликом спокойным и кротким прошел сквозь стену и завис в аршине над постелью.
— Чего не удалишься? — недовольно спросила я. — Ждешь, пока тело земле предадут?
Он покачал головой, пошевелил беззвучно губами.
— Не слышу, кузен, я тебя не слышу. — Я повернулась на бок и накрыла голову подушкой. — Ступай…
В углу комнаты сидел незнакомый старик с бородою столь длинной, что она укрывала его колени и спадала до самого пола седым водопадом.
— И вы, дедушка, ступайте!
Из-под кровати показалось бледное лицо какой-то дамы, судя по цвету и припухлостям, утопленницы. Я бросила в нее подушкой:
— Прочь! Все убирайтесь. За ваши пути я не отвечаю.
— Что это с ней? — визгливо спросила появившаяся в дверях Натали. — Приступ?
— Обряда страшится. — Навья заглядывала ей через плечо, лучась злорадством. — Я же, барыня, о том, что ее ожидает, рассказала, не удержалась.
Они захихикали, будто подружки, замыслившие шалость.
— Ну и что делать будешь? — спросила меня Наталья.
Удавка дрогнула, впиваясь в кожу.
— Не сможет вам Серафима Карповна отвечать, — пропела навья. — Бархотка сия речи ее лишила.
— Не забудь снять это уродство, — велела кузина, — с меня уже снять.
— Как прикажете.
Внизу раздался дверной звонок, и нянька сбежала по ступенькам, узнать, кто и за какой надобностью.
— Ах, Фимочка, — Натали провела ручкой по моим волосам, — какая же ты неряха, право слово, растрепа неумытая. Я этим телом лучше распоряжусь и наряжать его буду краше, и причесывать иначе. Надеюсь, Карп Силыч за границами подольше побудет, пока я обустроюсь, чтоб некоторым переменам в доченьке не удивлялся особо.
— Покупки доставили. — Нянька запыхалась, торопясь вернуться. — Там презенты малые, что мы с барышней Абызовой выбирали, и фрукты экзотические к столу.
— Прекрасно, — сказала Натали. — Я телефонировала в резиденцию Кошкиных, что ужин перенесен на час позже, так что нам хватит времени его приготовить.
— Во сколько вы велели вернуться слугам?
— Времени хватит, — повторила Натали с нажимом. — Я прекрасно помню, сколько длится обряд, наблюдала его не единожды.
Не единожды? Я, наверное, дернулась на этих словах, потому что навья заставила ленту еще сильнее затянуться.
— Ну что ж, — сказала Наталья радостно, — приступим.
— Отведем ее в гостиную?
— Незачем. — Она торжественно распахнула двери моего гардеробного шкапа и, потянувшись, достала из недр его шляпную картонку. — Все сделаем здесь.
Навья шагнула к ней.
— Стой, где стоишь, — процедила кузина. — Верю я тебе не более, чем прежде.
Она толкнула меня на постель, коробку поставила на столик, откинула крышку. Сначала на свет появились парные железные кольца, соединенные цепями. Натали позвенела ключами на поясе, выбирая нужный, и одно за другим открыла все четыре кольца.
— Изволь, верная слуга, себя прежде по рукам и ногам заковать.
Навья отступила, но Бобынина щелкнула железом у ее запястий.
— Это раз, — она наклонилась и повторила операцию со щиколотками, — это два…
Верхнюю и нижнюю пару кандалов соединяла цепочка, от которой тянулась цепь подлиннее, эту, самую длинную, Натали пристегнула к железному каминному крюку, затем, подергав, отодвинула стол почти к самой двери, туда, куда навья не могла дотянуться.
С кровати я наблюдала за Натальей Наумовной, восхитившись мимоходом ее недюжинной силой.
— Итак. — Она пошуршала упаковочной бумагой и наконец извлекла из шляпной картонки хрустальный шар, сбросила на пол картонку и бумагу, установила сферу на столешницу. — Чуть не забыла!
Натали подбежала к навье, пошарила у нее в декольте, та хихикнула от щекотки, но обожгла хозяйку ненавидящим взглядом.
— Нет тебе доверия, милочка, — щебетала кузина, рассматривая крошечную серебряную пудреницу, оказавшуюся в ее руках. — Тебя мне за долги отдали, для услуг и покорности, ты землю целовать должна, по которой я ступаю.
— Все эти годы я была покорна и услужлива.
— Пожалуй, была, — немного удивленно сказала Натали. — Но отчего-то я не склонна себя твоей воле вручить. Будь так же хороша, когда я в новое тело поселюсь.
Она открыла пудреницу, полную разноцветных шариков:
— Лиловые — дурманные, — тонкий пальчик передвинул несколько пилюль, — зеленые — сонные, красные…
Натали подошла к тумбочке, плеснула из графина в два стакана, в левый бросила две зеленых пилюли, в правый — зеленую, красную и лиловую. Правый протянула мне:
— До дна, Фимочка, — и кивнула навье.
Пока та играла удавкой, вынуждая меня выпить снадобье, кузина опрокинула в себя порцию. Я свой стакан разбила.
— Заставь ее! — взвизгнула кузина.
— Если вы, госпожа, хоть на минуточку разомкнете кандалы…
Бобынина повалила меня на кровать и втолкнула в рот лиловый шарик. Он был скользким, с травяным вкусом и слишком быстро стал растворяться слюной. Плеваться не помогло, вкус чувствовался даже в носу. Лиловый, дурманный? Точно. Перед глазами довольно скоро замельтешили лиловые снежинки, тело отяжелело, рот безвольно приоткрылся. В него мне и сыпанули горсть красных, как рябина, пилюль. Над кроватью парил Аркадий под ручку с утопленницей, в свободной руке та держала кончик бороды, на которой, как ветряной змей на веревочке, у самого потолка трепыхался старичок.
С усилием отведя взгляд от привидений, я увидала Наталью Наумовну, возложившую руки на источающую ярко-белый свет хрустальную сферу.
— Я получу все, чего достойна! Получу!
Навья сидела на полу, низким голосом пела иноземную песнь, без ритма, без рифмы, похожую на завывания ветра или крики ночных птиц, заметив, что я на нее смотрю, подмигнула. Кузина все бормотала, призраки исчезли, то ли ушли, то ли я просто перестала их видеть.
— Еще немножко, — пропела навья по-берендийски, — три… два… все!
