День 77-й
Сегодня утром никакого «Взгляда на мир». Радио молчит. Впервые за два с половиной месяца женский голос не сообщает ежедневных ужасов. Джонсон нажимает на кнопку и склоняется к микрофону:
– 8:36. Джонсон – Льюису. Куда делся очаровательный голос, который скрашивает наши суетные утра?
Проходит час, экран по-прежнему темный. Джонсон повторяет вызовы, его лицо становится все более встревоженным. Мы еще можем отправлять из бокса сингулярности электронные письма, только вот уходят ли они? Ни один из нас ответа не получает. Больше не приходят опросники НАСА. Часть дня Оппенгеймер ищет поломку, внимательно исследует передатчик, реле антенны, ее передающую способность и заверяет, что с нашей стороны все функционирует. Значит, возможно, у НАСА возникла какая-то техническая проблема.
Мы решаем, что этот ляп скоро будет устранен, и возвращаемся к работе.
Вечером по-прежнему ничего. Раз за разом все по очереди изучают свой аккаунт в боксе сингулярности. Почтовый ящик остается безнадежно пустым. Как и остальные, я провожу беспокойную ночь – меня тревожит мысль, что Элен не получила моего письма и волнуется.
Назавтра, в семь утра, все сгрудились вокруг передатчика. По-прежнему молчание. Оппенгеймер размышляет, не пропустил ли он чего-нибудь. Дефектная печатная плата? Плохое состояние кабеля? Проблема с электричеством? Своими вольтметрами, амперметрами и омметрами он один за другим тестирует электронные составляющие системы приема/передачи. И продолжает разговаривать сам с собой. Его раздражает, если кто-нибудь приходит спросить: «Ну что?»
После долгих часов поисков он с озабоченным видом возвращается к нам:
– Что-то от меня ускользает. Я измерил мощность излучения нашей антенны. Она представляется мне слишком слабой, чтобы транслировать сообщения между НАСА и нами. Иначе говоря, поскольку мы в пустыне, нам необходимо гораздо больше мощности, чтобы нагрузить первую антенну, способную передать наш сигнал.
– Значит, проблема идет от нас? – спрашиваю я.
Оппенгеймер пожимает плечами:
– Не знаю. Я не зафиксировал ни падения мощности, ни нарушения работы – вообще ничего. Так было всегда.
– В таком случае, видимо, где-то неподалеку находится другая ретрансляционная антенна.
– В пустыне? Невозможно, но допустим. Хотя есть одна странная штука. Наша антенна настроена на передачу гораздо большего сигнала. Можно подумать, ее намеренно ограничили. Понимаешь, это как если бы тебе дали ключи от огромной виллы и сказали, что ты можешь пользоваться только гостиной. Спрашивается – зачем? Понятия не имею, и меня это раздражает. При этом я почти уверен: неполадка исходит не от нас.
Оппенгеймер ненавидит, когда он не понимает, в чем проблема. Вечером второго дня в боксе сингулярности он так молотит кулаком по столу, что трясется экран приемопередатчика.
– Что нам делать, если мы больше не получаем никаких известий? Оставаться в пузыре и ждать, когда за нами приедут? А если не приедут? Мы черт знает где – возможно, в сотнях километров от любых следов цивилизации, так что нам делать?
– Не стоит нервничать, – спокойно замечает ему Смит. – На Марсе ты будешь еще дальше.
– Ага, только мы не на Марсе, о’кей? Мы не на Марсе.
Он тычет пальцем в сторону шлюза:
– Хочешь, я выйду, чтобы доказать тебе это? Ага, я выйду как есть, в футболке, и сделаю большущий глоток воздуха. Вот и посмотрим, на Марсе мы или нет. Будь мы на Марсе, у нас была бы гораздо более мощная антенна.
Он направляется к шлюзу. Стиснув челюсти, Джонсон преграждает ему путь:
– Ты не выйдешь.
Мужчины стоят лицом к лицу. Руки Оппенгеймера со сжатыми кулаками опущены.
– Почему это я не выйду, шеф? Что ты сделаешь, чтобы удержать меня?
– Все, что потребуется. Меня выбрали для того, чтобы довести миссию до конца. Я не позволю тебе выйти.
Все чувствуют, что взрыв неизбежен.
Подняв руки в примирительном жесте, Пэтиссон протискивается между двумя мужчинами:
– Они правы, Карл. Не стоит нервничать. Это, наверное, еще один из их тестов.
– Твоя пресловутая теория страха? Оружие, которое не является оружием. А теперь вот еще и поломка, которая не является поломкой.
– А почему бы и нет? Давайте переждем. И продолжим работу. В конце концов, на что нам это радио? Плохие новости, рожа Льюиса, который швыряет нам приказания с любезностью агента КГБ. Ресурсов у нас хватит на много недель, полный резервуар воды, мы начали производить свои собственные продукты. Наши семьи знают, что мы в пустыне Атакама. Если они перестанут получать от нас известия, то сделают, что полагается. Связь вернется, я в этом уверена.
Оппенгеймер дает уговорить себя и утихает. Я наблюдаю за возвращающимся в купол Джонсоном. Мы все видели его лицо, его черные глаза, мы все слышали, как он ледяным голосом сказал: «Все, что потребуется». И в моем воображении тотчас же возникает пустой чемоданчик, найденный в Литл-Боксе. Мы с Пэтиссон обмениваемся многозначительными взглядами. Она думает о том же, о чем я – и, разумеется, все остальные: у Джонсона есть оружие.
К счастью, моя коллега-биолог оказалась, как всегда, права: спустя трое суток, утром восьмидесятого дня, связь была восстановлена. В кратком коммюнике Льюис довел до нашего сведения, что НАСА подверглось масштабной хакерской атаке и что из соображений безопасности они были вынуждены изолировать целостность своей информационной базы. Оппенгеймер нажимает на кнопку и резко бросает:
– При всем моем уважении к вам, Льюис, какая, к черту, хакерская атака! Объясните нам лучше, как это возможно, чтобы мы с вами могли общаться через антенну с передающей способностью как у рации? Как наши сообщения, посланные из этой пустыни, могут доходить до вас?
Напрасно Оппенгеймер ждал ответов на свои вопросы, в тот день экран больше не загорался.
День 92-й
Сегодня 9 октября, ровно три месяца, как родился Натан. При своих шестидесяти двух сантиметрах он весит уже пять килограмм семьсот грамм. Со слов педиатра, Элен сообщает мне, что он почти в пределах нормы. Я склоняюсь к экрану, чтобы рассмотреть его слегка размытое лицо. До чего же быстро он растет…
Три нескончаемых месяца, в течение которых я еще не имел возможности прикоснуться к нему, вдохнуть его запах. Мой сын даже не знает звука моего голоса. Как он отреагирует, когда увидит меня собственной персоной? Сейчас я испытываю глубокую грусть. Я пускаю слезу и в который раз говорю себе, что приношу эту жертву ради него. Однажды он будет гордиться своим отцом.
Выдвинутая Пэтиссон теория страха превращает нас всех в параноиков. Как и отсутствие ответов Льюиса на беспокоящие нас вопросы. Бывают дни, когда наш контакт в НАСА не подает ни малейших признаков жизни. Зато каждое утро продолжают поступать плохие новости. У меня впечатление, будто весь мир, кроме купола, горит в огне и утопает в крови.
