Там, в низине, мужчина опустился на колени прямо в снег – спина согнута, плечи судорожно подрагивают. Ребенок подошел поближе, стараясь держаться за деревьями неслышно, как дикая косуля. С этого расстояния он разглядел вогнанный в землю деревянный крест, две косо прибитые дощечки, на которых было вырезано крупными буквами: «Тео, 3 января 2006 – 21 июня 2017». Когда мужчина издал вопль, разорвавший тишину, мальчик попятился и бросился прочь без оглядки. Потом он не раз задавал себе вопрос: видел ли его мужчина или, может, заметил следы… Во всяком случае, об этом не было сказано ни слова. И вообще, они никогда ни о чем не говорили.
Январь, февраль… Мужчина упорно топтался на пятачке в несколько квадратных метров. Он понимал, что надо поговорить с мальчуганом, но все не осмеливался. А когда тот с немым вопросом вглядывался в него своими большими глазами, он напяливал тяжелую парку и, стиснув в карманах кулаки, уходил в лес, в эту серую вулканическую лаву, чтобы унять сжигавшую его ненависть. Этот ребенок… в конце концов он его полюбит. Должен полюбить. А может, любовь зародится, когда он впервые назовет мальчика по имени? И вот мужчина в первый раз произнес: «Мартин», хотя ему казалось, что где-то внутри, в его чреве, выдернута чека из гранаты и для него все кончено, но следовало идти до конца, как бы мучительно и трудно это ни было.
И когда стаяли сосульки, свисавшие с козырька над дубовым крыльцом, и тяжелое красное солнце вырвалось из недр вселенной, через несколько недель этот человек услышал из уст ребенка свое имя: Клод.
С первых погожих дней горную речку наводнила радужная форель. Ее чешуя переливалась на солнце, на конце лески подрагивали мухи, сосны трепетно раскачивались на фоне гор, с которых сходил последний снег. Кажется, Мартин никогда еще не видел такого великолепия. Он вел свою удочку, как показал ему Клод, и громко рассмеялся, когда форель взвилась в воздух. Он перенес рыбу на берег, чтобы стукнуть камнем по голове. Мужчина поздравил его, взъерошил ему волосы и улыбнулся. И тогда мальчуган рассказал, что ему еще никогда не доводилось делать ничего подобного – из-за диализа: до того как он получил новую почку, он никогда не ходил по лесу, не ловил рыбу, не разжигал костер. И он увидел, как Клод сгреб землю, так что черная густая субстанция просочилась сквозь побелевшие пальцы. Поднявшись, мужчина схватил мальчика за руку и потащил через лес, оставив двух радужных форелей на берегу, а потом закрыл его в каморке. И со слезами на глазах, стоя возле хижины, он глубоко вонзил в свой шрам, расположенный справа от пупка, как раз на уровне почки, черные от земли ногти.
Кажется, был уже май, когда Клод спозаранок ворвался в комнатку Мартина и с мрачным видом уселся на край кровати. Он теребил ключ от выдвижного ящика, прикрепленный к цепочке, висевшей у него на шее.
– Мартин, прошло десять месяцев, но мне так и не удалось полюбить тебя. Ну, вообще-то, ты хороший мальчишка; может, даже лучший из всех, кого я знал. А знавал я многих, уж сколько ребят видел. Я работал учителем в Лионе, преподавал там литературу в большом лицее. Жил в хорошем доме, был довольно…
Он все говорил, говорил и впервые тогда обмолвился о своем сыне, так, между делом, упомянул что-то вскользь, ничего, по сути, не сказав о нем. Не дал ни единой зацепки – просто намек, шепот, сорвавшийся с губ, призрачный образ, как размытая картинка в театре теней. Но лицо его тогда преобразилось, мыслями он был так далеко от этой деревянной хижины, что Мартин недоумевал, как вообще этот человек мог похитить его, сына простого рабочего из маленького северного городка, мальчишку, который большую часть жизни провел в больнице в Дюнкерке. Он дожидался там пересадки почки, а подходящей все никак не поступало. Бедняга-отец хотел отдать ему свою почку, это не запрещалось, но все равно ничего бы не получилось из-за несовместимости: ЛАЧ-антигены
[40] такая сложная штуковина, она может прикончить любого, даже если в его распоряжении будут все почки мира, потому что, если коротко, две росинки и те друг на друга не похожи, так уж устроено.
Когда Клод выговорился, Мартин тихо заметил:
– Но у меня тоже не получилось полюбить тебя…
Клод медленно зажмурился.
– Знаю, – беззлобно заметил он и встал, потирая ладони. – Пойду разведу костер перед домом, поджарим колбаски, будет вкусно. Потом двинем на охоту, я заточил стрелы и натянул тетиву. Утром в западной стороне я видел косуль.
– Клод…
– Что?
– Но если ты не любишь меня, то почему не отпустишь? Почему не даешь мне вернуться домой, к отцу?
Клод сжал кулаки. На его лбу резко вздулась вена, а глаза стали темными, как в тот день, когда они бросили форель на берегу ручья.
– Потому что он убил моего сына.
Наступил июнь, живительным соком наполнивший хвою, с глухой силой толкавший жизнь вверх, к небесам, все выше и выше, к самому солнцу, планетам, к бесконечной синеве неведомых космических далей. С ветки на ветку прыгали белки, кричали олени, жирная форель плескалась в водоворотах и, полная природной силы, бросала вызов течению. Льющийся с небес свет был настолько ярким и живым, что в хижине все выглядело мрачным, лишенным блеска, будто уже мертвым. Клод натянуто улыбался, говорил скупыми короткими фразами, вроде: «иди обедать», «вымой руки», «вернусь через два часа». Они с Мартином больше не охотились вместе, не рубили дрова и не жарили мясо. Они давно уже не смеялись. Съестные припасы были на исходе, но, когда Мартин, открыв последнюю упаковку с капсулами, подавлявшими отторжение, спросил, что же будет дальше, ведь лекарство скоро закончится, Клод ответил, что отправится в город и все купит.
Мартин понимал, что Клод лжет. Он явно отдалялся от него – как, бывает, отстраняется человек от своей собаки, избегая смотреть ей в глаза, ведь он сознает, что вскоре ему придется ее бросить. Человек, оторвавший мальчика от отца триста с лишним рисовых зернышек назад, теперь походил на собственную тень, печальную и растерянную, и однажды он даже забыл снова прицепить ключ к золотой цепочке. Ключ остался торчать в замке, прямо у Мартина за спиной, в ящике стола. И как только Клод ушел в лес оплакивать своего сына, мальчик открыл ящик. Трясущимися пальцами нащупал револьвер, пакет с фотографиями и календарь, каждая клеточка которого, начиная с 22 июля, была помечена галочкой. Вплоть до сегодняшнего дня, 20 июня. Завтрашнюю дату, 21 июня, Клод обвел красным кружком, написав посередине: «Люблю ли я его?»
Мартин положил календарь на место и стал рассматривать револьвер. Это был тяжелый «магнум», как у Грязного Гарри
[41]. Мартин даже знал, как открыть барабан, – не зря, значит, засиживался перед телевизором. Обнаружив в соседних гнездах два патрона, он решил, что, наверное, завтра Клод поведет его в лес, на могилу сына, и первый выстрел направит в голову ему, а вторую пулю выпустит в себя. В фильмах такое бывало.
