На пятый день научное сообщество бросило клич: есть ли на нашей Земле хоть кто-то, носящий в животе живого ребенка? Существует ли в любом месте планеты, будь то в африканской деревне или в монгольской общине, живой младенец, родившийся после 1 января?
Никто не откликнулся.
* * *
– Ну-ка посмотри…
Клер внимательно вгляделась в монитор. Там показывался черно-белый фильм, снятый посредством сканирующего электронного микроскопа в медицинском репродуктивном центре, где работал ее муж, в левом крыле клиники Гейзенберга.
– Всмотрись хорошенько, – бросил Рафаэль. – Фильм был снят в последние дни, и запись, конечно же, ускорена. Это момент оплодотворения. Видишь, сперматозоиды приближаются к яйцеклетке. Только одному удастся пробиться. Вон тому, внизу.
– Пока что никакой аномалии.
Рафаэль со вздохом снял очки. Он был на десять лет младше ее – разница, которая вечно вызывала скрежет зубовный в их окружении, – но уже преждевременно облысел. Он устало потер лицо и снова нацепил очки. Последнее время он обходился почти без сна, распределяя время между бдениями у постели Арианы и исследованиями, направленными на попытки понять причины наступившего мора среди младенцев. Он снова уставился на экран:
– Видишь? Вместо того чтобы разделиться и создать две эмбриональные клетки, яйцеклетка рассасывается, пока не превращается в точку и не исчезает.
Клэр обомлела:
– Может, это… какое-то генетическое отклонение?
– Нет. Мы провели сотни проверок во множестве центров на всей территории и с материалами из самых разных эмбриональных банков. Мы перепробовали все комбинации: свежая сперма и свежий овоцит. Замороженная сперма и свежий овоцит. Свежая сперма и замороженный овоцит. Замороженные и сперма, и овоцит. Всякий раз один и тот же результат: оплодотворение по-прежнему происходит, но обращается в ничто. Любое размножение кажется невозможным. Если нам не удается добиться его в пробирках, то вполне вероятно, что и в реальности происходит то же самое.
– Ты хочешь сказать, что на сегодняшний день ситуация такова, что ни одна женщина не может забеременеть? Что больше не будет рождений?
– У людей, Клер. Только у людей. С животными и растениями все вроде бы в порядке. Щенки рождаются, зерна прорастают. Не далее как вчера в австралийском зоопарке самка шимпанзе родила малыша, и он абсолютно здоров. Но уже десять дней, как не родилось ни одного человеческого существа. Родильные отделения пусты.
Клер посмотрела на свои раскрытые ладони, которые столько раз давали жизнь. Перед ее мысленным взором прошла каждая красная сморщенная головка, вылезающая из гнезда, в ее ушах еще звучало легкое шипение наполняющихся легких, а потом первый крик. Уже десять дней, как она ни разу не слышала этого совершенно особого вибрирующего звука. Она перевела взгляд на экран, который теперь был пуст, и не осмелилась представить себе, чем станет мир без новорожденных.
– Хуже того, младенцы продолжают умирать необъяснимым образом, – продолжал Рафаэль. – По последним сведениям, катастрофа затрагивает не только родившихся в ночь на тридцать первое, но и появившихся на свет раньше. Посмотри, посмотри, я все здесь отметил. Этот малыш родился двадцать первого декабря на юге Франции. Умер сегодня утром. Сообщения о смертях идут потоком. И конца этому нет.
В сознании Клэр возник невыносимый образ гигантской, одетой в черное Жницы, стоящей посреди поля и широкими взмахами косы скашивающей младенцев тысячами.
– У меня есть одна теория, – объяснил Рафаэль. – Нечто совершенно запредельное, но придающее смысл тому, что произошло с твоей прабабушкой. Невообразимая штука, которая связывает ее воскресение с необъяснимыми смертями всех этих младенцев.
Он вывел на экран новый файл:
– Сначала ты должна увидеть эту серию фотографий. Ты быстро поймешь. Два дня назад я достал один эмбрион из криогенной ванны. Он был произведен в девяносто девятом, и ему было ровно сорок восемь часов, когда его заморозили. Я вывел его из кристаллического состояния и поместил в инкубатор, чтобы довести до температуры в тридцать семь и две по Цельсию, то есть в те самые условия, которые были в девяносто девятом году. Потом я начал регистрировать изображения, чтобы отследить, что произойдет дальше.
Клер рассмотрела эмбрион, состоящий из четырех клеток в единой оболочке, что полностью соответствовало зародышу в возрасте сорока восьми часов. Рафаэль вывел следующую фотографию:
– Тот же эмбрион двенадцать часов спустя…
Оболочка была по-прежнему на месте, но число клеток уменьшилось вдвое.
– А вот он через двадцать четыре часа.
Осталась только одна большая клетка, занимающая всю прозрачную зону под оболочкой: это была стадия зиготы, соответствующая только что оплодотворенной яйцеклетке. Клер не верила своим глазам. Яйцо не делилось по мере того, как шло время. Напротив, оно, похоже, возвращалось к истокам своего создания.
Рафаэль запустил остальные снимки. Как и в предыдущем фильме, размеры овоцита стали уменьшаться, пока, через сорок девять часов, он не исчез окончательно. Клер осела на стул:
– Это невозможно.
Ее муж взял чистый лист бумаги и нарисовал горизонтальную стрелу, направленную вправо. Слева написал: 1 января 2000 г., полночь, а на другом конце: Время. Потом взял антистрессовый мячик и бросил его перед собой.
– Это время – такое, как мы его измеряем. Я бросаю мячик, он падает за секунду. Я могу подсчитать время его падения. Часы продолжают идти и показывать точное время, потому что они сделаны из пружин или из кварца с точно отмеренной частотой колебаний. Время, которое мы измеряем, движется в направлении, которое я указал этой стрелкой на листе. Время, воспринимаемое человеком, осталось таким, каким мы его создали, каким мы его себе представляем. Завтрашний день наступит через двадцать четыре часа. Через десять лет будет две тысячи десятый год. Но…
Он нарисовал другую стрелку, направленную влево, исходящую из даты 1 января 2000 г.
– Представь себе, что вот это стало нашим биологическим временем, только нашим, человеческих существ. Внутренние часы теперь не следуют первой стрелке, они переменили направление на обратное, начиная ровно с наступления двухтысячного года. В девяносто девятом этому эмбриону, чтобы сформироваться, потребовалось сорок восемь часов. Сегодня, когда измеряемое нами время продолжает течь, как обычно, этот эмбрион, вместо того чтобы продолжать делиться и стариться, двинулся в обратном направлении. Он молодеет, Клер! Из яйца он становится овоцитом – за тот же промежуток и проходя те же этапы.
Рафаэль встал и теперь метался по комнате, как лев в клетке.
– Ты осознаешь, что, может быть, сейчас происходит?
Нет, Клер не осознавала, она не понимала или же, скорее, отказывалась понимать. Слишком безумная складывалась картина; от образов умирающих младенцев, и вопящих матерей, и того, что сейчас предположил муж, – от всего этого у нее голова шла кругом.
