— Ты о чем-то другом хотел рассказать, — напоминаю я. — О том, как тебя заставили жениться.
— Как заставили — неинтересно. — Он кривит губы. — Отец просто сказал, что нашел вариант, который устроит и его, и меня. Его, потому что ты падчерица его друга и, хоть и русская наполовину, но приняла ислам. А меня, потому что до недавнего времени ты жила самостоятельно и навряд ли станешь покорной мусульманской женой.
— А что тебя не устраивает в мусульманской жене?
— Все, — отрезает Ильяс.
— Тебе не нравится, когда дома чистота и порядок? Не любишь вкусно поесть?
— Для этого есть домработница. Мне не нужна служанка. Не нужен целомудренный секс в римско-католической позе.
— В какой? — фыркаю я. — Это как?
— Ну… Когда женщина снизу и изображает бревно.
— Мерзавец, — выдыхаю я без злобы. — Ты не только обманул меня, но и тест-драйв устроил. И решил, что я тебе подхожу.
— Да, — легко соглашается он. — Ты идеально мне подходишь. Ты хочешь следовать правилам, но внутри тебя прячется чертенок. Ты живая, Тами. Живая, настоящая, сексуальная. Я хочу, чтобы ты улыбалась, и я могу сделать так, чтобы ты улыбалась. Скажи, чем я тебя не устраиваю?
— Дело не в тебе.
— А в чем же?
— Ты живешь в Германии. Я не знаю немецкого и не хочу переезжать.
Я цепляюсь за какую-то ерунду, как за соломинку, и сама это понимаю. Но дьявол уже загнал меня в угол. Если еще немного надавит — выложу все, как есть.
— Я открыл филиал здесь, в Москве. И буду заниматься его развитием. В Германию я могу летать по делам, нечасто.
У него на все есть ответ! Я молчу, опустив голову. Аргументы, пусть и надуманные, закончились.
— Тами… — Ильяс привлекает меня к себе и целует в макушку. — Мне кажется, я понимаю, чего ты боишься. Все слишком сказочно, да? И я сильно тебя обидел.
— Я сказала, что простила.
— Да, но… обида же не исчезла без следа.
— Не исчезла, — вздыхаю я. — Но это неважно.
— А что важно? Я чувствую, что ты не говоришь главного, все время уходишь от ответа. Ты боишься, что наш брак не будет крепким и долгим?
— И это тоже… Но тут никто не даст гарантий. Мы знакомы всего несколько дней и ничего вместе не пережили. Возможно, вскоре тебе надоест потакать моим капризам, а я буду злиться из-за разбросанных по квартире носков.
— Я не разбрасываю носки.
— Это всего лишь пример. Ты уверен, что мы проживем долгую и счастливую жизнь и умрем в один день?
— Нет. Но я сделаю все… чтобы долгую и счастливую… А ты боишься попробовать…
Это и стало последней каплей. Видит аллах, я не хотела причинять Ильясу боль. Но он не оставил мне ни единого шанса.
— Я не могу выйти за тебя замуж, потому что твой отец изнасиловал меня, — выпаливаю я скороговоркой.
И замираю, шокированная собственным признанием.
30
Время тянется, как застывающая карамель. Возможно, прошла лишь минута, но мне кажется, что вечность. И чем дольше молчит Ильяс, тем отчетливее я понимаю, что ничем хорошим наш разговор не закончится. Мне страшно поднять взгляд, страшно дышать. Тишина душит и выворачивает наизнанку.
Что я наделала! Невозможно представить, какую боль причинила… И зачем? Надо было притвориться, что не могу простить обман…
— Ильяс, мне жаль… — не выдерживаю я. — Но ты сам хотел…
— Остановись, — перебивает он меня. — Хватит, Тамила. Достаточно.
В его голосе усталость и раздражение, а когда я с удивлением смотрю ему в лицо, то вижу брезгливо поджатые губы.
— Я же говорила, что мы не можем пожениться, — бормочу я в какой-то прострации.
— Это мерзко, — цедит Ильяс, отодвигаясь от меня на другой конец дивана. — Как бы не хотела отомстить за то, что я тебя обманул, придумывать такое — мерзко и низко.
Так вот в чем дело? Он мне не поверил! Решил, что я лгу! О да, он же все время твердил, что я лгунья… Но… но… Разве можно такое придумать? Наверное, можно… Но как надо ненавидеть, чтобы… Я же ничего такого… А он так обо мне думает?..
Рваные мысли, как сумасшедшие, скачут в моей голове. Я не представляла, что обида может так больно ранить. Кажется, с меня содрали кожу. Мерзко? Да, так мерзко я ощущала себя лишь однажды, после изнасилования.
— Это правда, — шепчу я одними губами.
Не для Ильяса, для себя. Мне надо почувствовать, что я в своем уме, что ничего не придумала и не ошиблась. Ведь такое неверие гораздо хуже, чем «сама виновата». Ничего не было? Но я же помню!
— Это ложь! — отрезает Ильяс. — Мой отец не мог никого изнасиловать, тем более, девочку.
— Он был пьян…
— Тем более. Он не пьет. Совсем не пьет, никогда. У тебя больная фантазия. Или… ты ошиблась. Возможно, он лишь похож на того мужчину…
Я ошиблась? Сейчас мне хочется поверить, что это так. Тогда есть шанс все исправить. Ильяс простит, в этом нет сомнений. У него рыльце в пушку, он выдавал себя за другого. Я ошиблась, все хорошо. Байсал меня не насиловал. Я могу выйти замуж за Ильяса, и мы забудем все, как досадное недоразумение.
Но никакой ошибки нет!
— Твой отец владел гостиницей «Аякс», на северо-западе Москвы? — выдавливаю я. — Около десяти-двенадцати лет назад? Я говорила, мама убирала там номера. В тот день я помогала ей после школы. Я запиралась в комнате, которую убирала, чтобы никто не увидел… но у него были ключи от всех…
— Замолчи, — выдыхает Ильяс. — Прекрати нести бред.
Даже это не аргумент? Я подчиняюсь и отворачиваюсь. Ильяс не возражает, услышав название гостиницы, значит, дело вовсе не в том, что он мне не верит. Он не может принять, что его отец — насильник. Это больно, но… ожидаемо. На одной стороне весов мужчина, который дал ему жизнь, вырастил, выучил. Отца он уважает и любит с детства, с тех самых пор, как осознал себя. С другой — малознакомая девушка, навязанная ему в жены. Почему он должен принять мою сторону?
Слез нет, потому что я выплакала их раньше. А еще я рада, что сказала правду. Всего одно признание — и никакой любви нет. Ильяс готов был мириться с моими странностями, но не собирается терять отца.
— В одном ты права, нам нельзя жениться, — произносит Ильяс. — И все же мы поженимся.
— Что? К-как…
— Если я оставлю все, как есть, ты сорвешь помолвку, — жестко говорит он. — Я тоже хочу ее отменить, но это сильно заденет моих родных. И я не могу позволить тебе порочить имя моего отца. Поэтому мы притворимся, что нравимся друг другу.
Я с трудом понимаю, о чем он, но цепляюсь за спасительную мысль, что можно избежать скандала.
