Хамболд извлек пачку листков, сколотых цветной причудливой
скрепкой, из тех, которые изготовляют на заказ. И мне пришло в голову, что я
явился сюда катастрофически неподготовленным к этой встрече – и не только
потому, что мой адвокат где-то сейчас вгрызается в чизбургер. У Дианы – новое
платье; у Хамболда – его кейс на заказ; а у меня – только новый зонтик в
солнечный день. Я поглядел вниз, туда, где он лежал возле моего стула, увидел,
что на ручке все еще висит ярлычок с ценой, и у меня запылали уши.
Зала благоухала (как большинство ресторанов с тех пор, как в
них запретили курить) цветами, вином, свежемолотым кофе, шоколадом, только что
испеченными булочками – но особенно ясно я различал запах лососины и, помню,
подумал, что если смогу есть здесь, то, вероятно, смогу есть где угодно.
– Главные проблемы, – указанные вашей женой – по крайней
мере пока, – это ваше равнодушие к ее работе и неспособность доверять в личном
плане, – сказал Хамболд. – Относительно второго, должен указать, что ваше
нежелание открыть Диане доступ к сейфу, принадлежащему вам обоим, вполне
исчерпывает вопрос о доверии.
Я открыл было рот, намереваясь указать, что с доверием не
все так просто, что я не доверяю Диане – она вполне способна забрать все и
присвоить. Однако прежде чем я успел произнести хоть слово, меня перебил
метрдот. Он не только кричал, но и визжал – я постарался передать это, однако
сплошная цепочка «и» не дает представления о реальном звуке. Казалось, все
нутра у него полно пара, а в горле засел свисток, предупреждающий, что чайник
закипел.
– Эта собака… Иииииии!.. Я вам без конца повторял про
собаку… Иииииии!.. Все это время я не могу спать… Ииииии!.. Она говорит, порежь
себе лицо, дырка эта!.. Ииииии!.. Как ты меня доводишь!.. Ииииии!.. А теперь ты
притащил эту собаку сюда… Ииииии!
В зале, конечно, сразу воцарилась тишина. Все перестали
есть, перестали разговаривать, когда худая, бледная, одетая в черное фигура
зашагала по центральному проходу, выдвинув голову вперед, быстро перебирая
длинными, как у цапли, ногами. Теперь на лицах не было ни единой улыбки, только
изумление. Бабочка метрдота повернулась на полные девяносто градусов и теперь
смахивала на стрелки часов, показывающие шесть. Руки он заложил за спину и
немного наклонялся вперед от талии, так что мне вспомнилась иллюстрация в моем
учебнике литературы для шестого класса, изображавшая Икебода Крейна
злополучного школьного учителя, созданного Вашингтоном Ирвингом.
И смотрел ii на меня, приближался он ко мне. Я уставился на
него, ощущая себя почти загипнотизированным – как бывает во сне, когда, тебе
снится что ты должен сдавать экзамен, к которому не готовился, или что ты
сидишь совсем голый на обеде в твою честь в Белом доме, – и, возможно, я
продолжал бы сидеть так, если бы не Хамболд.
Я услышал, как скрипнул его стул, и посмотрел в его сторону.
Он стоял, выпрямившись, небрежно держа салфетку в одной руке. Вид у него был
удивленный, но и разъяренный. Я внезапно понял две вещи: что он пьян, сильно
пьян, и что он усмотрел в происходящем оскорбление и его радушию. И его компетентности.
В конце-то концов ресторан выбрал он, и поглядите – главный церемониймейстер
сорвался с катушек!
– Ииии!.. Я тебя проучу! В последний раз проучу…
– Мой Бог; он обмочил свои брюки! – ахнула женщина за
соседним столиком. Голос ее был тихим, но далеко разнесся в тишине, которая
наступила, пока метрдот набирал воздуха в легкие для нового визга, и я увидел,
что она не ошиблась. По брюкам фрачной пары тощего визгуна расползлось темное
пятно.
– Послушайте, болван! – сказал Хамболд, поворачиваясь к нему,
и метрдот выдернул левую руку из-за спины. Она сжимала самый большой мясницкий
нож, какой мне доводилось видеть. Не меньше двух футов длиной, и верхняя часть
лезвия чуть выгибалась, точно абордажная сабля в старом пиратском фильме.
– Берегитесь!!! – крикнул я Хамболду, а щуплый мужчина в
очках без оправы, сидевший за столиком у стены, завизжал. Извергая на скатерть
перед собой пережеванные коричневатые кусочки.
Хамболд словно бы не услышал ни моего крика, ни визга
очкарика. Он грозно хмурился на метрдота.
– Не думайте, что еще когда-нибудь увидите меня здесь, если
вы таким образом… – начал Хамболд.
– Иичии! ИИИИИИИИИ! – провизжал метрдот и взмахнул ножом,
повернув его плоской стороной лезвия. Послышался шелестящий звук, будто шепотом
произнесли короткую фразу. Точкой послужил звук погружения лезвия в правую щеку
Уильяма Хамболда. Кровь из раны брызнула фонтаном мелких капелек. Они украсили
скатерть веером пунктиров, и я увидел (никогда этого не забуду), как ярко-алая
капля упала в мой бокал с водой и канула на дно, а за ней протянулась розоватая
нить наподобие хвоста. Что-то вроде окровавленного головастика.
Щека Хамболда рассочилась, открыв зубы, а когда он прижал
ладонь к извергающей кровь ране, я увидел на плече его темно-серого костюма
что-то розовато-белое. Только. Когда все осталось позади, я осознал, что это
была мочка уха.
– Скажи это себе в уши! – яростно визжал метрдот на
кровоточащего психотерапевта Дианы, который стоял столбом, держась за щеку.
Несмотря на кровь, лившуюся между его пальцев и через них, Хамболд обрел жуткое
сходство с клоуном, получившим очередную пощечину. – Зови к своим паршивым сплетникам
– друзьям с улицы.., ты, мразь… Ииии!.. ДРУГ СОБАЧИИ!
Теперь уже визжали другие люди, главным образом, я полагаю,
при виде крови. Хамболд был могучего сложения, и кровь из него хлестала, как из
зарезанной свиньи. Я слышал, как ее капли стучат по полу, точно вода из
прохудившейся трубы, а его белая рубашка была теперь красной на груди. Галстук,
который прежде был красным, теперь стал черным.
– Стив? – сказала Диана. – СТИВЕН? За столиком у нее за
спиной чуть слева обедали мужчина и женщина. Теперь мужчина – лет тридцати,
красивый мужественной красотой кинозвезды – стремительно вскочил и кинулся в
сторону двери.
– Трои, не бросай меня! – завизжала его дама, но Трои даже
не оглянулся. Он совершенно забыл про библиотечную книгу, которую должен был
вернуть, а может быть, про автомобиль, который обещал отполировать.
Если посетителей в зале сковал паралич (было так или нет, я
решить не берусь, хотя как будто успел увидеть очень много и запомнить все), в
эту секунду он исчез. Снова раздался визг, и все повскакали на ноги. Несколько
столиков опрокинулось. Хрусталь и фарфор разлетались осколками. Я увидел, как
мужчина, обнимая за талию свою даму, проскочил за спиной метрдота. Ее пальцы
впивались ему в плечо, будто клешни. На мгновение ее взгляд скрестился с моим.
Глаза у нее были пустые, как у греческого бюста. Смертельно бледное лицо ужас
преобразил в харю ведьмы.
Все это заняло секунд десять или, может быть, двадцать. Мне
они запомнились как серия фотографий или кадриков на киноленте. Временного протяжения
у них не было. Время перестало существовать для меня в тот миг, когда Алфалфа,
метрдот, выхватил левую руку из-за спины, и я увидел мясницкий нож. И все это
время человек во фраке продолжал извергать путаные слова на своем особом
метрдотельском языке, том, который моя былая приятельница называла «снобби».
Некоторые и правда были иностранными, другие просто бессмысленными, а некоторые
– поразительными.., почти проникающими в душу. Вам когда-нибудь приходилось
читать длинное путаное предсмертное признание Голландца Шульца? Большую часть я
забыл, но то, что помню, наверное, не забуду никогда.
