– Эй, – крикнул шеф-повар. – Эй, Ги, что такое? – сказал он,
назвав метрдота французским именем, и больше ничего не сказал. Раздался тяжелый
хлопок, напомнивший мне звук ножа, опустившегося на череп Хамболда, и повар
взвизгнул Звук был водянистый, а затем последовал густой влажный всплеск – он
преследует меня в снах. Не знаю, что это было, и не хочу знать.
Я втащил Диану в узкий проход между двумя плитами, обдавшими
нас тяжелым палящим жаром. За ним была дверь с двумя задвинутыми стальными
засовами. Я протянул руку к верхнему и тут услышал, что Ги, Метрдот из Ада,
бормоча, приближается к нам.
Мне хотелось ухватить засов, хотелось верить, что я сумею
открыть дверь и мы выскочим наружу, прежде чем он приблизится на, расстояние
удара ножом, но что-то во мне – что-то, решительно цеплявшееся за жизнь, – не
поддалось иллюзии. Я прижал Диану к двери, встал перед ней защитным движением,
восходящим, должно быть, к каменному веку, и приготовился встретить его.
Он бежал по узкому проходу между плитами, поднимая над
головой зажатый в левой руке нож. Если во мне и тлела надежда на помощь Дурака
Гимпеля, она тут же угасла. Он вжимался в стену у двери в зал ресторана,
глубоко засунув пальцы в рот, и его сходство с деревенским дурачком еще
усилилось.
– Не следовало тебе быть забывчивым про меня! – визжал Ги,
совсем как Йода в «Звездных войнах». – Твоя отвратительная собака!.. Твоя
громкая музыка, такая дисгармоничная!.. Ииии!.. Да как ты…
На одной из ближних горелок левой плиты стояла большая
кастрюля. Я потянулся и столкнул ее на него. Только через час я обнаружил, как
сильно при этом обжег руку. Ладонь была вся в пузырях, точно крохотные булочки,
и еще пузыри на трех средних пальцах. Кастрюля соскользнула с горелки,
перевернулась и обдала Ги от пояса вниз чем-то вроде кукурузы с рисом и
примерно двумя галлонами кипящей воды.
Он завизжал, пошатнулся, попятился и опустил руку без ножа на
другую плиту, почти прямо в голубовато-желтое газовое пламя под сковородой –
тушившиеся в ней грибы теперь превращались в угольки. Он снова завизжал и на
этот раз в таком высоком регистре, что у меня заболели уши, и поднес руку к
глазам, будто не в силах поверить, что она скреплена с его туловищем.
Я поглядел вправо и увидел возле двери гнездышко чистящих и
моющих средств – «Стекло-Х», и «Хлорокс», и «Уборщик в канистре А» на полке, а
сбоку – щетка с совком, нахлобученным на ручку, будто шляпа, и швабра с отжимом
в стальном ведре.
Когда Ги вновь ринулся на меня, держа нож в той руке,
которая не побагровела и не вздувалась, как кишка, я схватил швабру за ручку,
покатил ведро на колесиках перед собой, а затем ткнул им в Ги. Он откинулся, но
не попятился. Его губы подергивались в странной улыбочке. Он смахивал на
собаку, которая, во всяком случае, временно забыла, как рычать. Подняв нож на
уровень лица, он сделал им несколько мистических пассов. По лезвию струился
свет флюоресцентных плафонов. Оно блестело между разводами крови. Он, казалось,
не ощущал боли ни в обожженной руке, ни в ногах, хотя их обдало кипятком, и
брюки у него пестрели рисинками:
– Паршивый мудило, – сказал Ги, творя мистические пассы. Он
походил на крестоносца, готовящегося к битве. То есть если вы способны
вообразить крестоносца в облепленных рисом брюках фрачной пары. – Убью тебя,
как убил твою паршивую лающую собаку.
– У меня нет собаки, – сказал я. – Я не могу ее завести.
Запрещено договором об аренде.
По-моему, это единственные слова, которые я сказал ему на
протяжении всего кошмара, и я не уверен, что произнес их вслух. Быть может, они
только мелькнули у меня в голове. У него за спиной шеф-повар старался подняться
на ноги. Одной рукой он цеплялся за ручку морозильной камеры, другая была
прижата к окровавленному халату, в котором поперек пухлого брюха зияла огромная
багровая усмешка. Он, как мог, старался удержать свой кишечник на месте, но это
ему не удавалось. Одна глянцевитая петля, цвета синяка, уже свисала наискосок
от левого бока, будто жуткая часовая цепочка.
Ги сделал выпад ножом, я парировал, ткнув в него ведром на
швабре, и он попятился. Я подкатил ведро к себе и стоял, крепко сжимая
деревянную ручку швабры, готовый направить на него ведро, если он опять шагнет
вперед. Моя обожженная рука ныла, и я чувствовал, как по моим щекам ползут
капли пота, словно растопившееся масло. За спиной Ги шеф-повар сумел-таки встать.
Медленно, как больной, впервые поднявшийся с постели после тяжелой операции, он
побрел по проходу к Дураку Гимпелю. Мысленно я пожелал ему удачи.
– Отодвинь засовы, – сказал я Диане.
– Что?
– Засовы на ДВЕРИ. Отодвинь их.
– Я не могу пошевелиться, – сказала она с рыданием, так что
я лишь с трудом уловил слова. – Ты меня СОВСЕМ ЗАДАВИЛ!
Я чуть-чуть шагнул вперед, освобождая для нее место. Ги
оскалил на меня зубы, сделал обманный выпад ножом, потом отдернул руку и
ощерился в своей нервной злобной усмешечке, когда я опять покатил на него ведро
на поскрипывающих колесиках.
– Вшивая вонючка, – сказал он тоном человека, обсуждающего
шансы любимой команды в предстоящем сезоне. – Посмотрим, как ты опять громко
включишь радио, вонючка. Мудрак!
Он замахнулся, я покатил ведро. Но на этот раз он почти не
отступил, и я понял, что он подбадривает себя и вот-вот перейдет в нападение. Я
почувствовал, как моей спины коснулись груди Дианы, когда она попыталась
вдохнуть поглубже. Я отодвинулся, но она не повернулась к двери, не отодвигала
засовы, а стояла, как стояла.
– Открой дверь, – сказал я ей уголком рта, точно гангстер. –
Отодвинь чертовы засовы, Диана!
– Не могу, – прорыдала она. – Не могу! Руки не шевелятся!
Заставь его прекратить, Стивен. Перестань его УГОВАРИВАТЬ, заставь его
ПРЕКРАТИТЬ!
Еще одно ее слово, и я свихнулся бы. Нет, правда.
– Повернись и отодвинь засовы, Диана, не то я просто
посторонюсь, и пусть…
– ИИИИИИИИИ! – провизжал он и ринулся в атаку, рубя и коля
ножом. Я изо всей мочи толкнул ведро вперед и сбил его с ног. Он взвыл и
опустил нож по длинной отчаянной дуге. На волосок ближе, и лезвие отхватило бы
мне кончик носа. Он неуклюже рухнул на широко раздвинутые колени, и его лицо
оказалось прямо перед отжимом, подвешенным к ведерку. Идеально! Я опустил
швабру ему на шею. Шнуры рассыпались по плечам его черного фрака, точно пряди
колдовского парика. Его лицо впечаталось в отжим. Я нагнулся, свободной рукой
ухватил рукоятку отжима и повернул ее. Ги завопил от боли, но швабра приглушала
его голос.
– ОТОДВИНЬ ЗАСОВЫ! – завизжал я на Диану. – ОТОДВИНЬ ЗАСОВЫ,
СТЕРВА БЕСПОЛЕЗНАЯ! ОТОДВИНЬ…
Бау! Что-то твердое и острое впилось мне в левую ягодицу. С
воплем я невольно сделал шаг вперед – мне кажется, больше от удивления, чем от
боли, хотя было очень больно. Я упал на колено и выпустил рукоятку отжима. Ги
отполз, и из-под шнурков швабры появилась его голова. Дышал он так громко, что
казалось, будто он лает. Впрочем, быстроты его это не лишило: едва распутавшись
со шваброй, он замахнулся на меня ножом. Я уклонился, почувствовав, как
всколыхнулся воздух, рассеченный лезвием у самой моей щеки.
