Только когда я кое-как поднялся на ноги, мне стало ясно, что
произошло – что она сделала. Я молниеносно посмотрел на нее через плечо. Она
ответила мне вызывающим взглядом, прижимаясь к двери спиной. Мне в голову
пришла сумасшедшая мысль: она ХОЧЕТ, чтобы меня убили. Может, она вообще все
подстроила. Отыскала сумасшедшего метрдота и…
Ее глаза расширились.
– Берегись!
Я обернулся как раз вовремя, чтобы встретить его бросок. По
сторонам его лицо было ярко-алым, если не считать белых кружков, оставленных
дырками для пропуска воды в отжиме. Я встретил его шваброй наперевес, целя в
горло, но угодив в грудь. Однако атаку я остановил и даже принудил его
отступить на шаг. А дальше все решила счастливая случайность. Он поскользнулся
в воде, вылившейся из перевернувшегося ведра, и упал, ударившись головой о
плитки пола. Без единой мысли и лишь смутно воспринимая собственный визг, я
схватил с плиты сковородку с фибами и изо всей мочи опустил ее на его
повернутое вверх лицо. Глухой стук, за которым последовало жуткое (но, к
счастью, краткое) шипение от соприкосновения кожи его лба и щек с раскаленным
металлом.
Я повернулся, оттолкнул Диану и отодвинул засовы, запиравшие
дверь. Я распахнул ее, и меня, как молотом, ударил солнечный свет. И запах
воздуха. Не помню, чтобы когда-нибудь еще воздух пахнул чудеснее – даже в
первые дни школьных каникул.
Я схватил Диану за локоть и вытащил ее в проулок,
заставленный мусорными баками с запертыми крышками. В дальнем конце этой
каменной расселины небесным видением манила Пятьдесят Третья улица, где сновали
ничего не ведающие машины. Я поглядел через плечо в открытую дверь кухни. Ги
лежал на спине, и обугленные грибы окружали его голову, как экзистенциалистская
диадема. Сковорода соскользнула в сторону, открыв багровое лицо со
вздувающимися волдырями. Один глаз был открыт, но взгляд, устремленный на
флюоресцентный плафон, смотрел невидяще. Кухня позади была пустой. На полу
багровела лужа крови, на белой эмали холодильной камеры багровели отпечатки
ладони, но шеф-повар и Дурак Гимпель исчезли.
Я захлопнул дверь и показал на проулок.
– Иди!
Она не шевельнулась и только посмотрела на меня.
Я легонько толкнул ее в левое плечо.
– Иди.
Она подняла руку, словно регулировщик на перекрестке,
мотнула головой и ткнула в меня пальцем.
– Не смей ко мне прикасаться!
– А что ты сделаешь? Натравишь на меня своего
психотерапевта? Мне кажется, он протянул ноги, радость моя.
– Не смей так со мной разговаривать! Не смей! И не
прикасайся ко мне, Стивен, предупреждаю тебя.
Дверь кухни распахнулась. Повернувшись – не думая, просто
повернувшись, – я ее захлопнул и перед щелчком защелки услышал придушенный
вскрик – злости или боли я не понял, да меня это и не интересовало. Я
привалился к двери спиной и уперся ногами в асфальт.
– Хочешь постоять тут и обсудить все? – спросил я Диану. –
Судя по звукам, он полон сил. – В дверь снова ударили. Я сдвинулся вместе с
ней, но тут же опять ее захлопнул. Потом напрягся, готовясь к его новой
попытке, но все было тихо.
Диана посмотрела на меня долгим, долгим взглядом, злобным и
неуверенным, а потом пошла по проулку, опустив голову. Волосы у нее свисали по
сторонам шеи. Я стоял, прислонясь к двери, пока Диана не прошла примерно три
четверти пути до улицы, а тогда отступил и опасливо уставился на дверь. Она
осталась закрытой, но я решил, что это ничего не гарантирует, и подтащил к ней
мусорный бак и только тогда затрусил за Дианой.
Когда я добрался до выхода из проулка, ее там уже не было. Я
посмотрел вправо в сторону Мэдисон, но ее не увидел. Поглядел влево – и вон она
медленно переходит Пятьдесят Третью. Голова ее все еще опущена, и волосы все
еще свисают по сторонам лица, как занавески. Никто не обращал на нее внимания.
Люди перед «Кафе Готэм» пялились сквозь зеркальные стекла, как посетители
бостонского океанариума перед аквариумом акул в час кормежки. Выли
приближающиеся сирены – много их.
Я перешел улицу, протянул руку, чтобы потрогать ее за плечо,
передумал и просто окликнул по имени.
Она обернулась. Ее глаза потускнели от ужаса и шока. Платье
спереди выглядело, как детский нагрудничек, омерзительно лиловый. От нее разило
кровью и истраченным адреналином.
– Уйди, – сказала она. – Я больше не хочу тебя видеть.
Никогда.
– Ты меня там пнула в задницу, стерва, – сказал я. – И меня
чуть не убили по твоей милости. Да и тебя тоже. Отказываюсь тебя понимать.
– Мне четырнадцать месяцев хотелось пнуть тебя в задницу, –
сказала она. – А когда предоставляется случай осуществить мечту, тут уж не до
раздумий, вер…
Я ударил ее по лицу. Я ни о чем не думал. Просто отвел руку
и ударил. И за всю мою взрослую жизнь мало что доставляло мне подобное
удовольствие. Мне стыдно это вспоминать, но я слишком далеко зашел в моем
рассказе, чтобы лгать, пусть даже не договаривая.
Ее голова качнулась. Глаза расширились от шока и боли,
утратили тупое ошеломленное выражение.
– Сволочь! – крикнула она, прижимая ладонь к щеке. Теперь ее
глаза наполнились слезами. – Какая же ты СВОЛОЧЬ!
– Я спас тебе жизнь, – сказал я. – Ты что – не понимаешь? До
тебя не доходит? Я СПАС ТЕБЕ ЖИЗНЬ.
– Ублюдок, – прошептала она. – Давящий, присвоивший право
решать, мелочный, самодовольный, самовлюбленный ублюдок. Я тебя ненавижу.
– Подотрись своим дерьмом. Если бы не этот самодовольный
мелочный ублюдок, ты бы сейчас валялась мертвая.
– Если бы не ты, меня тут вообще не было бы, – сказала она,
а по Пятьдесят Третьей улице с визгом пронеслись три первые полицейские машины
и остановились перед «Кафе Готэм». Из них посыпались полицейские, будто клоуны
в цирковом номере. – Если ты еще когда-нибудь прикоснешься ко мне, я выцарапаю
тебе глаза, Стив, – сказала она. – Держись от меня подальше.
Мне пришлось зажать руки под мышками. Они тянулись убить ее,
сомкнуться у нее на шее и убить ее.
Она прошла шесть-семь шагов, потом снова обернулась ко мне.
Она улыбалась. Жуткой улыбкой, куда более ужасной, чем все, что я видел на лице
Ги, Ресторанного Демона.
– У меня были любовники, – сказала она, улыбаясь этой жуткой
улыбкой. Она лгала. Ложь была написана у нее на лице, но боли это не смягчило.
Она ведь ХОТЕЛА, чтобы это было правдой. Это тоже было написано у нее на лице.
– Трое за последний год. Ты никуда не годен, и я находила себе настоящих
мужчин.
Она повернулась и пошла по улице, как женщина шестидесяти
пяти лет, а не двадцати семи. Я стоял и смотрел ей вслед. Перед тем как она
завернула за угол, я снова выкрикнул это. То, с чем не мог смириться, то, что
застряло у меня в горле, будто куриная косточка.
