Человек в комбинезоне взглянул на него вопросительно. Марк
кивнул и заставил себя улыбнуться. Затем на лицо его опустилась маска. Марк
прижал ее руками и глубоко вдохнул в себя темноту.
Первое, что он увидел, очнувшись, это черное марсианское
небо над куполом, закрывающем Уайтхед-Сити. Была ночь, и звезды, высыпавшие на
небе, сияли с удивительной яркостью, никогда не виданной на Земле.
Потом он услышал какие-то беспорядочные крики, бормотание и
через секунду пронзительный визг. «О боже, это Мерилис!» – пронеслось у него в
голове, и, борясь с накатывающимися волнами головокружения, Марк поднялся с
кушетки.
Снова закричали, и он увидел бегущих в их сторону
сотрудников джонт-службы в красных комбинезонах. Мерилис, шатаясь и указывая
куда-то рукой, двинулась к нему. Потом снова вскрикнула и упала без сознания.
Но Марк уже понял, куда она указывает. Он увидел. В глазах
Рикки он заметил тогда не испуг, а именно возбуждение. Ему следовало бы
догадаться, ему надо было догадаться! Ведь он знал Рикки, знал его затаенность
и любопытство. Ведь это его сын, его милый мальчик, его Рикки – Рикки, который
не знал страха.
До этого момента.
На соседней с Рикки кушетке лежала Патти и, к счастью, еще
спала. То, что было его сыном, дергалось и извивалось рядом – двенадцатилетний
мальчишка со снежно-белой головой и невероятно старыми тусклыми глазами,
приобретшими болезненно-желтый цвет. Существо старше чем само время, рядящееся
под двенадцатилетнего мальчишку. Оно подпрыгивало и дергалось словно в каком-то
жутком, мерзком приступе веселья, потом засмеялось скрипучим, сатанинским
смехом. Сотрудники джонт-службы не решались подойти к тому, что они видели.
Ноги старика-младенца судорожно сгибались и дрожали. Руки,
похожие на высохшие хищные лапы, заламывались и плясали в воздухе, потом они
вдруг опустились и вцепились в лицо того существа, которое еще недавно звали
Рикки.
– Дольше, чем ты думаешь, отец! – проскрежетало оно. –
Дольше чем ты думаешь! Я задержал дыхание, когда мне дали маску! Я притворился
спящим! Хотел увидеть! И увидел! Я увидел! Дольше, чем ты думаешь!
С визгами и хрипами оно неожиданно впилось пальцами себе в
глаза, Потекла кровь, и зал превратился в испуганный, кричащий обезьянник.
– Дольше, чем ты думаешь, отец! Я видел! Видел! Долгий
джонт! Дольше, чем ты думаешь! Дольше, чем ты можешь себе представить! Намного
дольше! О, папа!
Оно выкрикивало еще что-то, но джонт-служащие наконец
опомнились и быстро повезли из зала кушетку с кричащим существом, пытающимся
выцарапать себе глаза – глаза, которые видели немыслимое на протяжении
вечности. Существо говорило что-то еще, всхлипывало, затем закричало, но Марк
Оутс этого уже не слышал, потому что закричал сам.
Кратчайший путь для миссис Тодд
– Вон едет эта Тодд, – сказал я.
Хомер Бакленд проводил взглядом небольшой «Ягуар» и кивнул.
Женщина за рулем помахала рукой в знак приветствия. Хомер еще раз кивнул ей в
ответ своей большой лохматой головой, но не поднял руки для выражения ответных
дружеских чувств. Семья Тоддов владела большим летним домом на озере Касл, и
Хомер уже давным-давно был ими нанят сторожем этого дома. Мне казалось, что он
невзлюбил вторую жену У орта Тодда столь же сильно, как ему ранее нравилась
Фелия Тодд – первая жена хозяина дома.
Это было как раз два года тому назад. Мы сидели на скамейке
перед магазином Белла, и я наслаждался апельсиновой шипучкой. У Хомера в руках
был стакан простой минеральной. Стоял октябрь – самое мирное времечко для Касл
Рока. Отдыхающие по-прежнему приезжали на уик-энды на озеро, но их становилось
все меньше, и была просто благодать по сравнению с тем жаркими летними
деньками, когда пляжи ломились от тысяч и тысяч приезжих отовсюду, вносивших в
и без того накаленную атмосферу свои собственные и весьма агрессивные нотки. А
сейчас был тот благословенный месяц, когда летних отдыхающих уже не было, а для
выкладывающих большие денежки за свои причуды пришельцев-охотников с их
огромными ружьями и столь же огромными палаточными лагерями еще не настали
сроки прибытия в городок.
Урожай почти везде был уже снят. Ночи стояли прохладные,
самые лучшие для крепкого сна, а потому таким стариканам как мне было еще
просто рано и не на что особенно жаловаться. В октябре небо над озером
заполнено облаками, медленно проплывающими где-то вверху подобно огромным белым
птицам. Меня всегда удивляло, почему они кажутся столь плоскими внизу, у своего
основания, и почему они там выглядят чуть сероватыми, словно тень заката. Мне
это нравилось, так же как и то, что я могу просто любоваться отблесками солнечным
лучей на воде и не думать при этом о каких-то жалких и никому не нужных
минутах. Только в октябре и только здесь, на скамейке перед магазином Белла,
откуда открывается столь чудный вид на озеро, мне иногда даже приходит в голову
сожаление, что я не курильщик.
– Она не водит столь быстро, как Фелия, – сказал Хомер. – Я
всегда удивлялся, как же это так здорово удавалось женщине с таким старомодным
именем.
Летние отдыхающие наподобие Тоддов никогда особо не
интересовали постоянных жителей небольших городков в Мэне, а уж тем более в той
степени, какую они самонадеянно себе приписывают. Старожилы-резиденты
предпочитают смаковать собственные любовные истории и ссоры, скандалы и слухи.
Когда тот предприниматель-текстильщик на Амсбери застрелился, Эстонии Корбридж
пришлось подождать добрую неделю, пока ее пригласили на ленч, чтобы послушать,
как же ей удалось наткнуться на несчастного самоубийцу, все еще державшего
револьвер с окостеневшей руке. Но зато о своем земляке Джо Кэмбере, которого
загрыз собственный пес, местные старожилы не переставали судачить на все лады и
до и после этого случая.
Ну да не в этом дело. Просто мы и они бежим по разным
дорожкам. Летние приезжие подобны вольным скакунам или иноходцам. В то время
как все мы, выполняющие годами изо дня в день, из недели в неделю свою работу
здесь, являемся тяжеловозами или другими рабочими лошадками. И все же
исчезновение в 1973 году Офелии Тодд вызвало немалый интерес среди местных
жителей. Офелия была не просто обворожительно прекрасной женщиной, но и тем
человеком, который сделал немало хорошего для нашего городка. Она выбивала
деньги для библиотеки Слоэна, помогала восстановить памятник погибшим в войнах
и участвовала во многих подобного рода делах. Но ведь все летние отдыхающие
любят саму идею «выбивать деньги». Вы только упомяните о ней – и их глаза
загорятся ярким блеском, а руки начнут искать, за что бы зацепиться. Они тут же
создадут комитет и выберут секретаря, чтобы не забыть повестку дня. Они это
страшно любят. Но как только вы скажете «время» (где-нибудь на шумном людном
сборище, являющемся каким-то диковинным гибридом вечеринки с коктейлями и
собрания комитета), – вы тут же лишитесь удачи. Время – это то, чего никак не
могут и не должны терять приезжающие на лето. Они лелеют его, и если бы они
смогли запечатать его в какие-нибудь банки-склянки, то наверняка бы попытались
законсервировать эту самую большую ценность в своей жизни. Но Фелии Тодд,
видимо, нравилось тратить время, – работая за стойкой библиотеки столь же рьяно
и прилежно, как и при выбивании денег для нее. Когда нужно было перебрать
фундамент и смазать машинным маслом все внутренние металлические конструкции
памятника погибшим, Фелия была в самой гуще, среди женщин, потерявших сыновей в
трех кровопролитных последних войнах, такая же, как и все, с запрятанными под
косынку полосами и в рабочем комбинезоне. А когда местных ребятишек нужно было
доставить к месту летних заплывов, караван машин с детьми вниз по Лэндинг-роуд
неизменно возглавлял сверкающий пикап Уорта Тодда, за рулем которого восседала
Фелия. Хорошая женщина. Хотя и не местная, но хорошая женщина. И когда она
вдруг исчезла, это вызвало внимание. Не печаль, конечно, поскольку чье-то
исчезновение – это еще не чья-то смерть. Это не похоже на то, что вы вдруг
что-то ненароком отрубили ножом для разделки мяса. Куда больше оно походило на
то, словно вы тормозите столь медленно, что еще долго не уверены, что наконец
остановились.
