Маккатчеон заставил Билли Додда взять разбитый «крессвелл»
на буксир и подтащить его поближе к дороге. С тем чтобы, по его словам, он мог
видеть машину всякий раз, когда проезжает мимо. С тем чтобы позднее тот же Додд
снова взял его на буксир и оттащил от дороги – на этот раз уже навсегда,
поскольку Маккатчеон собирался вызвать дорожных рабочих и попросить их вырыть
для грузовика нечто вроде могилы. Маккатчеон был по природе своей
сентиментален, однако не настолько, чтобы позволять сантиментам возобладать над
стремлением сколотить лишний доллар. А потому, когда год спустя к нему явился
владелец бумажной фабрики по имени Бейкер и вызвался купить у него колеса, шины
и еще кое-какие детали от «крессвелла», поскольку по размерам они якобы очень
подходили к какому-то там его оборудованию, Маккатчеон не моргнув глазом тут же
взял у него двадцать долларов. А ведь состояние Маккатчеона в ту пору достигло
чуть ли не миллиона. Он также попросил Бейкера закрепить «обезноженный»
грузовик на блоках и подпорках. Сказал, что ему не хочется, проезжая мимо,
видеть свой любимый грузовик по брюхо увязшим в грязи, сене, клевере и том же
золотарнике, словно это какая-то старая развалина. Бейкер выполнил его просьбу,
а год спустя «крессвелл» сорвался с подпорок и блоков и насмерть раздавил
Маккатчеона. Старожилы, рассказывавшие затем эту историю с изрядной долей
сладострастия, всегда заканчивали ее одними и теми же словами: выражали
искреннюю надежду, что Джордж Маккатчеон успел словить кайф от вырученных за колеса
и шины двадцати долларов.
***
Я вырос в Касл-Роке. Ко времени моего появления на свет отец
проработал на «Шенк и Маккатчеон» лет десять, а грузовик, перешедший в
собственность дяди Отто вместе со всем остальным имуществом Маккатчеона, стал
для меня своеобразным символом детства.
Мама ездила за покупками в магазин Уоррена в Бридгтоне, и
попасть туда можно было только по дороге «Черный Генри». Всякий раз, проезжая
по ней, мы видели торчащий в поле грузовик, а за ним – силуэты Белых гор. На
блоки и подпорки машину больше не ставили – дядя Отто решил, что и одного
несчастного случая более чем достаточно, – но сама мысль о том, что успело
натворить это ржавое чудовище, заставляла меня, маленького мальчика в коротких
штанишках, содрогаться от страха.
Он был там всегда. Летом; осенью, когда кроны дубов и вязов,
окаймлявших поле с трех сторон, пылали жаркой листвой, точно факелы: зимой,
когда, заваленный снегом почти до самых выпуклых, точно глаза гигантского жука,
фар, он походил на мастодонта, увязшего в белых песках пустыни; весной, когда все
вокруг превращалось в сплошное болото из раскисшей грязи и оставалось лишь
удивляться тому, что грузовик еще не затонул в нем. Все эти годы в любую погоду
грузовик неизменно находился на своем месте.
Мне даже довелось побывать внутри. Как-то раз отец подкатил
к обочине – мы ехали с ним на ярмарку во Фрайбург, – взял меня за руку и вывел
в поле. Было это, если я не ошибаюсь, году в 1960-м или в 1961-м. Я страшно
боялся грузовика. Я наслушался разных ужасных историй о том, как он вдруг
соскользнул вперед и раздавил компаньона моего дяди. Я слушал эти истории в
парикмахерской, сидя тихо, как мышка, с журналом «Лайф» на коленях, хотя еще не
умел читать.
Слушал мужчин, повествующих об этом несчастном случае и
выражавших надежду, что старина Джордж Маккатчеон успел всласть попользоваться
двадцатью долларами, вырученными от продажи колес. Один из них – кажется, то
был Билли Додд, сумасшедший папаша Фрэнка, – с особым сладострастием живописал,
что Маккатчеон походил на «тыкву, раздавленную колесами трактора».
Эта картина преследовала меня в течение долгих месяцев.., но
откуда о том было знать отцу.
Просто отец подумал, что мне доставит радость посидеть в
кабине старого грузовика: он замечал, как я поглядываю на него всякий раз,
проезжая мимо, и ошибочно принял мой страх за восхищение.
Я отчетливо помню цветы золотарника – их желтые лепестки,
немного поблекшие от осенних заморозков. Я помню терпкий, какой-то сероватый
привкус воздуха – немного горький, немного резкий. Помню, как серебрилась под
ногами высохшая трава. Помню ее шорох под нашими ногами – «хс-с, хс-с-с…». Но
лучше всего запомнился грузовик. Как он рос, ??тановился все больше при нашем
приближении, помню озлобленный оскал радиатора, кроваво-красный его окрас,
мутно поблескивающее лобовое стекло. Помню, как ужас окатил меня ледяной
волной, и привкус воздуха на языке показался еще более серым, когда отец, взяв
меня под мышки, приподнял и понес к кабине со словами: «Ну давай, Квентин,
полезай! Веди его в Портленд!» Я помню, как воздух туго ударял в лицо по мере
того, как я поднимался все выше и выше, и к горьковатому и чистому его привкусу
теперь примешивался запах солярки «Даймонд джем», старой рассохшейся кожи,
мышиного помета и – готов поклясться в этом! – крови. Помню, что изо всех сил
сдерживался, чтобы не заплакать, а отец стоял подняв голову и улыбался,
уверенный, что доставил мне море радости. И вдруг мне показалось, что он сейчас
уйдет или повернется спиной и тогда грузовик сожрет меня – сожрет заживо. А
потом выплюнет в траву нечто изжеванное, с переломанными костями и..,
раздавленное. Как тыква, угодившая под колеса трактора.
И тут я заплакал. Отец, который был самым лучшим и добрым из
людей, тут же подхватил меня на руки, снял с сиденья, стал утешать, а потом
понес к машине.
Он нес меня на руках, прижав к плечу, и я смотрел, как
удаляется, уменьшается грузовик, одиноко стоявший в поле с огромным,
разверстым, точно пасть, радиатором, темной круглой дырой в том месте, куда
полагалось вставлять заводную рукоятку, – дыра напоминала пустую глазницу. И
мне захотелось рассказать отцу, что там я почувствовал запах крови и именно
потому заплакал. Но я почему-то не смог. И еще, думаю, он бы мне просто не
поверил.
Будучи пятилетним ребенком, все еще верившим в Санта-Клауса,
Прекрасную Фею, Волшебника-Аладдина, я столь же свято уверовал в то, что
чувство жути, овладевшее мной как только я оказался в кабине, передалось мне от
самого грузовика. И мне понадобилось целых двадцать два года, чтобы
разувериться в этом. Чтобы понять, что вовсе не «крессвелл» убил Джорджа
Маккатчеона, а мой дядюшка Отто.
***
Итак, «крессвелл» стал своеобразным символом, навязчивой
идеей моего детства. Однако ради справедливости следует отметить, что он
будоражил умы и остальных обитателей нашей округи. Если вы начинали объяснять
кому-либо, как добраться от Бридгтона до Касл-Рока, то непременно упоминали о
том, что после поворота с шоссе? II, примерно через три мили, слева от дороги в
поле будет стоять большой и старый красный грузовик. Частенько на обочине возле
него останавливались туристы (порой застревая в придорожной грязи, что давало
дополнительный повод для шуток и смеха), фотографировали Белые горы с
грузовиком дяди Отто на первом плане, чтобы лучше показать перспективу, а
потому отец называл «крессвелл» мемориальным грузовиком для туристов
Тринити-Хилла. А потом перестал. Потому как помешательство дяди Отто на этой
машине все усиливалось и уже перестало казаться смешным.
