– Ну и что теперь? – спросил отец.
Они сидели у нас на кухне. Мать забрала шитье и поднялась
наверх. Она недолюбливала дядюшку Отто, говорила, что от него дурно пахнет, как
от человека, который моется не чаще раза в месяц. «А еще богач», – добавляла
она, презрительно морща носик. Думаю, насчет запаха мать была права, но еще,
мне кажется, она просто его боялась. Ведь к 1965 году дядя Отто не только
выглядел, но и вел себя чертовски странно. Расхаживал по городу в зеленых
рабочих штанах на подтяжках, байковой рубашке и огромных желтых калошах. И
как-то очень странно выпучивал глаза, когда говорил.
– Что? – переспросил он отца.
– Что будешь делать теперь с этим домишкой?
– Жить в нем, сучьем отродье, что ж еще! – рявкнул в ответ
дядя Отто.
Именно так он и поступил.
***
Последние прожитые им годы не были отмечены сколько-нибудь
значительными событиями. Он страдал того рода безумием, о котором пишут в
дешевых бульварных газетенках: «Миллионер умирает от недоедания в своем
роскошном особняке», «Старуха-нищенка оказалась богачкой, о чем свидетельствуют
ее банковские счета», «Забытый всеми финансовый магнат умирает в полном
одиночестве».
Он переехал в свой маленький красный домик – за годы краска
поблекла и выгорела и превратилась в грязно-розовую – на следующей же неделе. Никто,
по словам отца, не мог отговорить дядю Отто от этого шага. Год спустя он продал
свою компанию. А я-то думал, что он убил человека с целью сохранить ее.
Странности его множились, однако деловое чутье никогда не подводило, и сделку
при продаже он заключил очень выгодную.
Потрясающе выгодную, так, пожалуй, будет точнее.
И вот мой дядя Отто, состояние которого оценивалось минимум
в семь миллионов долларов, зажил в крошечном домике возле дороги. При том, что
в городе у него остался прекрасный большой дом – запертый, с заколоченными
окнами. К тому времени он перешел из разряда людей «чертовски странных» в
разряд «окончательно сбесившихся сортирных крыс». Следующий этап
характеризовался куда более скучным, бесцветным, но тем не менее зловещим
выражением «возможно, опасен». Выражением, за которым частенько следуют
похороны.
Постепенно дядя Отто превратился в такую же
достопримечательность, что и грузовик, стоявший по другую сторону дороги, хотя
лично я сомневаюсь, чтоб туристы стремились фотографироваться с ним. Он
отрастил бороду, ставшую со временем не белой, а желтой, словно она впитывала
весь никотин его бесчисленных сигарет. Он страшно растолстел. Жирные отвислые
щеки и подбородок были вечно выпачканы чем-то жирным. Люди часто видели, как он
стоит в дверях своего дурацкого маленького домика. Просто совершенно неподвижно
стоит и смотрит на поле.
Смотрит на свой грузовик…
***
Когда дядя Отто перестал приходить в город за продуктами,
отец вызвался проследить за тем, чтобы он не умер голодной смертью. Раз в
неделю отец покупал ему все необходимое, расплачиваясь деньгами из собственного
кармана. Дядя Отто никогда не возвращал ему затраченного – думаю, ему это
просто в голову не приходило. Отец умер за два года до кончины дяди Отто. Все
деньги дяди Отто, согласно завещанию, отправились в университет Мэна, на
факультет лесной и деревообрабатывающей промышленности. То-то была радость!
Особенно с учетом того, как огромна была перепавшая этому заведению сумма.
В 1972 году я получил водительские права и сам стал
привозить ему раз в неделю продукты. Сперва дядя Отто поглядывал на меня косо и
с некоторым недоверием, затем немного оттаял. А года через три, в 1975-м, я
впервые услышал от него о том, что грузовик приближается к дому.
К тому времени я уже учился в университете в Мэне, но каждое
лето приезжал домой на каникулы, где снова еженедельно доставлял дяде Отто
продукты. Он сидел за столом, курил, поглядывая поверх пакетов и банок, и
слушал мою болтовню. Иногда мне казалось, он просто забывал, кто я такой.., или
притворялся, что забывал. А как-то раз перепугал чуть ли не до полусмерти,
окликнув из окна, когда я проходил к дому: «Это ты, Джордж?» Кажется, именно
тем самым июльским днем 1975-го он вдруг оборвал мою беспечную болтовню,
спросив резко и грубо:
– А что ты думаешь о том грузовике, Квентин?
Вопрос раздался настолько неожиданно, что я поневоле ответил
честно и прямо.
– Когда мне было пять, я описался в нем от страха, – сказал
я. – Думаю, что опять промочу брюки, если поднимусь в кабину.
Дядя Отто смеялся долго и громко.
Я обернулся и с удивлением уставился на него. Прежде я
вообще не слышал, чтобы он смеялся. Смех прервался долгим приступом кашля, от
которого у него побагровели щеки и шея. Потом он поднял на меня глаза. Они
странно блестели.
– Приближается, Квентин. – сказал он.
– Что, дядя Отто? – спросил я. Мне уже была знакома его
манера при разговоре перескакивать с предмета на предмет – возможно, он имел в
виду приближение Рождества, Судного дня, второго Пришествия на Землю Иисуса Христа,
кто его знает:..
– Да этот гребаный грузовик. – ответил он, не спуская с меня
пристального и неподвижного взгляда сощуренных глаз, взгляда, от которого мне
стало не по себе. – С каждым годом все ближе и ближе.
– Правда? – осторожно заметил я, полагая, что им овладела
некая новая навязчивая идея, и непроизвольно бросил взгляд на «крессвелл»,
стоявший по ту сторону дороги, среди стогов сена на фоне Белых гор. И на
какую-то безумную долю секунды мне вдруг показалось, что он действительно стал
ближе.
Я отчаянно заморгал, и видение исчезло, грузовик,
разумеется, находился на своем обычном месте, там же, где всегда.
– О да, – пробормотал дядя. – С каждым годом ближе.
– Может, вам очки нужны, а, дядя Отто? Лично я не вижу
никакой разницы.
– Ну, ясное дело, не видишь!.. – злобно огрызнулся он. –
Разве ты видишь, как движется по циферблату часовая стрелка, а? Эта чертова
штуковина перемещается слишком медленно, чтоб замечать.., если, конечно, не
наблюдать за ней долго-долго. Все время, как я смотрю на этот грузовик… – Тут
он подмигнул мне. Я содрогнулся.
– Но зачем ему двигаться, дядя? – спросил я после паузы.
– Ему нужен я, вот зачем, – ответил дядя. – Я у него всю
дорогу на примете. Однажды он ворвется сюда, и мне крышка. Раздавит меня, как
тогда Мака, и мне придет конец.
Он страшно напугал меня – не столько его слова, сколько тон.
А молодые люди обычно реагируют на испуг двумя способами: или бросаются
отбивать атаку, или делают вид, что ничего особенного не произошло.
