Мальчишка кивнул, что удивило Хогана:
– Ну да – их пропускают через фотоэлемент в универсаме, и на
кассовом аппарате загорается цена, как по волшебству, так, что ли?
– Вот именно. Только никакого волшебства там нет, и
фотоэлемента тоже. Там лазерное считывающее устройство. Их я тоже продаю. И
большие, и портативные.
– Усек, чувачок. – В голосе юнца слышался слабый, но
отчетливый сарказм.
– Брайан?
– Меня зовут Билл – не отец, не чувак и уж никак не чувачок.
Ему страстно захотелось вернуться назад, к Скутеру, и
отказать этому щенку, когда тот просился в машину. Скутеры неплохие люди; они
разрешили бы сопляку передать у них, пока не стихнет буря. Может, миссис Скутер
даже дала бы ему пятерку, чтобы он посторожил тарантула, гремучих змей и Во-ока
– потрясающегося миннесотсткого койота. Хогану все меньше нравились эти
серовато-зеленые глаза. Он буквально ощущал, как они давили ему на лицо, словно
камни.
– Ну да – Билл. Билл Этикеточный Чувак.
Билл не ответил. Юнец сплел пальцы и свел руки за головой,
хрустнув костяшками пальцев.
– Ну, как говорила моя старуха, может, и немного, да жить
можно. Так, что ли, Этикеточный Чувак?
Хоган что-то промычал и сосредоточился на дороге. Ощущение,
что он совершил ошибку, переросло в уверенность. Когда он в тот раз подобрал
девицу, Бог сподобил его отделаться от нее. «Пожалуйста, – молился он. -Еще
разок, ладно, Господи? А еще лучше, если я ошибаюсь насчет пацаненка -может,
это все из-за низкого давления, сильного ветра и имени, которое, в конце
концов, довольно распространено».
Впереди показался громадный грузовик «мак» – серебристый
бульдог над радиатором, казалось, всматривался в клубящуюся пыль. Хоган принял
вправо, пока не почувствовал, как песок, наметенный у обочины, снова жадно
вгрызается в шины. Громадный контейнер, который вез «мак», полностью заслонил
вид слева от Хогана. Он полз сантиметрах в десяти от фургона, и, казалось, ему
не было конца.
Когда он наконец исчез, белобрысый парнишка спросил:
– Ты, видно, не слабо башляешь, Билл, – такая тачка тянет
штук на тридцать, не меньше. Так почему…
– Гораздо меньше, – Хоган не знал, ощущает ли «Брайан Адамс»
ледяную нотку в его голосе, но сам ее хорошо ощущал. – Я вкалывал как
проклятый.
– Все равно, голодный ты, конечно, не ходишь. Так почему бы
тебе не бросить все это дерьмо и не вознестись в голубое небо?
Такой вопрос Хоган иногда задавал себе, отматывая
бесконечные мили между Тимпом и Тусоном или Лас-Вегасом и Лос-Анджелесом, такой
вопрос волей-неволей возникает, когда по радио не ловится ничего, кроме
отрывочного синтетического попа или затертых старых пластинок, и ты уже
прослушал последнюю кассету с текстом нынешнего бестселлера, а впереди ничего,
кроме бесконечных оврагов и кустов во владениях Дяди Сэма.
Он мог бы сказать, что лучше понимает своих клиентов и их
нужды, разъезжая там, где они живут и торгуют, и это было правдой, но не в том
дело. Мог бы сказать, что таскать коробки с образцами, которые не умещаются под
самолетным креслом, страшно утомительно, а сдав их в багаж, томительно ожидать,
когда они появятся на другом конце ленты в аэропорту, – целое приключение
(однажды коробка с пятью тысячами этикеток от «пепси» залетела в Хило на
Гавайи, вместо Хиллсайда, штат Аризона). И это было правдой, но опять не в этом
дело.
Дело было в том, что в 1982 году он летел самолетом местной
линии «Гордость Запада», который разбился в горах в тридцати километрах
севернее Рино. Шесть из девятнадцати пассажиров и оба члена экипажа погибли. У
Хогана был поврежден позвоночник. Он провел четыре месяца в больнице и еще
десять месяцев носил тяжелый корсет, который его жена Лита называла Железной
леди. Говорят (неважно, кто), что, если тебя сбросила лошадь, надо снова
вскочить на нее. Уильям И.Хоган сказал, что это все чушь, и с тех пор ни разу
не садился в самолет – только летал в Нью-Йорк на похороны отца, истратив при
этом две упаковки валиума.
Отбросив все эти мысли, он заметил про себя две вещи: после
«мака» с прицепом дорога была свободна, а мальчишка все смотрел на него своими
бегающими глазками, ожидая ответа на вопрос.
– Я однажды попал в катастрофу, – сказал он. – С тех пор я
предпочитаю такой транспорт, где можно съехать на обочину, если откажет
двигатель.
– Тебе, видно, крупно не везло, Билл-чувак, – произнес
паренек. В его тоне слышалось деланное сочувствие. – А теперь, извини, тебе
предстоит еще одна неприятность. – Раздался резкий металлический щелчок. Хоган
повернул голову и почти не удивился, заметив, что юнец держит финский нож с
широким сверкающим лезвием.
«Ох, дерьмо, – подумал Хоган. Теперь, когда оно пришло,
предстало перед глазами, он не ощущал особой обиды. Только усталость. – Ох,
дерьмо, всего за шестьсот километров от дома. Черт побери».
– Выметайся, Билл-чувак. Тихо и спокойно.
– Чего тебе надо?
– Если ты хочешь, чтобы я ответил, значит, ты еще глупее,
чем я думал. – Легкая улыбка играла в уголках рта мальчишки. Самодельная
татуировка извивалась на его руке. – Мне нужны твои бабки и, наверно, этот
бордель на колесах – хотя бы на время. Но не беспокойся – тут не очень далеко
автобусная остановка. Те, которые не захотят останавливаться, будут, конечно,
глядеть на тебя, как на собачье дерьмо под ногами, и тебе придется малость
помучиться, но в конце концов кто-то тебя подберет. Теперь выметывайся.
Хоган с удивлением обнаружил, что он не только устал, но и
зол. Был ли он зол в тот раз, когда девица украла у него кошелек? Он уже не
помнил. – Кончай это дерьмо, – сказал он, поворачиваясь к сопляку. – Я тебя
взял, когда ты попросился, и при этом тебе не пришлось унижаться. Если бы не я,
ты бы до сих пор глотал песок с поднятой рукой. Так что убери эту штуку, мы…
Мальчишка вдруг резко наклонился, и Хоган почувствовал
жгучую боль в правой руке. Фургон дернулся, затем застыл, въехав в очередной
намет песка.
– Выкидывайся, я сказал. Или ты пойдешь пешком, Этикеточный
Чувак, или ляжешь в ближайшей канаве с перерезанным горлом и твоей лазерной
машинкой на заднице. И знаешь, что еще? Я буду курить до самого Лос-Анджелеса и
каждый бычок буду гасить о твою вонючую приборную доску. Хоган взглянул на свою
руку и заметил диагональный разрез поперек кисти. Тут его снова охватила злость…
но теперь это было настоящее бешенство, а усталость, если еще и была, то
спряталась где-то очень глубоко. Он попытался вызвать в памяти лица Литы и
Джека, чтобы загнать это чувство внутрь, пока оно еще не охватило его целиком и
не побудило натворить глупостей, но образы получались какие-то смазанные. Перед
ним встал очень четкий образ, но совсем не тот – образ девицы из Тонопы, девицы
со злобным ртом под печальными глазами невинного ребенка, девицы, которая
сказала ему: «Отсоси, дорогой» и ударила его же собственным бумажником.
